Спроси у Ясеня

Скаландис Ант

— С чего ты взяла, дурашка?

Он, кажется, еще пытался шутить.

— Я очень долго там лежала одна. Лежала и думала. А когда очень долго думаешь и никто тебе не мешает, начинаешь понимать удивительные вещи. И я поняла. Ошиблась та армянская тетка. Ошиблась. Понимаешь? Это ведь я только с виду обыкновенная девчонка. А на самом-то деле разве я девчонка?

— А кто же ты?

И этот вопрос был с подколкой, но я видела: ему уже становится не до шуток.

— Сказать?

— Скажи.

Господи, что я собиралась ему сказать? Это был очень странный разговор: я произносила несколько слов и совершенно не представляла себе, о чем говорить дальше чем закончить и к

чему вообще это все. Будто откатывала давно забытую программу. Выезжаешь на лед под звуки с трудом узнаваемой музыки и рассуждаешь так: «Ну ладно первые три элемента я точно знаю, а дальше как-нибудь само собой все вспомнится». И ведь вспоминалось. Словно и не я танцевала, а кто-то другой за меня. А сейчас словно не я говорила…

— Сказать?

— Скажи.

— Одни люди предназначены для того, чтобы производить на свет новых, а другие — наоборот. Я — из второй категории. Не хочу никаких детей, никакой нормальной семьи и спокойной жизни. Все равно так жить не сумею. Я только одно могу и только этого теперь хочу — у-би-вать.

— Кого? — ошарашенно выдохнул он.

— А кого угодно! Ну, то есть кого ты покажешь или Дедушка, кого я сама сочту нужным убить, гэбэшников цэрэушников, бандитов, всю эту сволочь, черт знает сколько их развелось, убивать некому. А я умею. Хорошо умею! В общем, каждый должен заниматься своим делом.

Тут я даже сама немного удивилась тому, что сказала но мне начал нравиться этот эпатаж, я стала входить во вкус и, наверно, произнесла бы большую пламенную речь да только Сергей моих ужасов смертных нисколько не испугался, а напротив — как бы успокоился. Он все никак не мог въехать, что со мной, а теперь вот понял.

Улыбнулся, обнял меня за плечи, прижал к себе, тихо сказал:

— Девочка, я знаю. Я знаю, как это бывает. У меня тоже случаются приступы озверения. Но запомни: не для того я вытаскивал тебя из этого разведблядюшника, не для того повышал твою квалификацию в Израиле, не для того мы создали команду и нашли уже пятерых замечательные ребят — не для того, чтобы теперь я позволил тебе работать заурядным киллером. Ну, умеешь ты убивать. Нашла чем хвастаться! По-моему, ты трахаться умеешь еще лучше, чем драться и стрелять. Так, может, этим займешься? На первую древнейшую профессию спрос не снизился. Даже наоборот: сексуальная революция — одна из главных составных частей перестройки. Тебя как специалиста экстра-класса теперь оценят и будут платить щедрее прежнего. Разве это не приятнее, чем ножи кидать под пятое ребро?

— Извини, — сказала я ему. — Извини. Я говорила не о работе, а о состоянии души. Я не хочу никому отдаваться — я хочу убивать. Слишком много людей, которых бы лучше не было.

— На самом деле немного, — поправил он. — Но есть. Что дальше?

— Что дальше! — передразнила я. — Ничего дальше. Неужели нельзя их всех поубивать?

— Нельзя, — грустно улыбнулся Сергей.

— Почему?

— Девочка моя, мне очень странно, что я не кому-нибудь, а именно тебе должен объяснять такие элементарные вещи.

— А ты не объясняй. — Я уже завелась. — Ты просто ответь: убивать можно или нельзя?

— Вот так ты ставишь вопрос? — Он как будто даже обрадовался. — Что ж, слушай меня внимательно, девочка, и не перебивай. На этот вопрос невозможно ответить одним словом: да — нет, льзя — нельзя.

Моисей ответил. Он сказал: «Не убий». И во всех веках было много-много религиозных войн и показательных казней. Моисей был романтиком, мечтателем. Ленин тоже ответил. Он сказал: «Убей врага». Может, не совсем так, но смысл многих его призывов сводился к этому. И появились лагеря смерти для врагов народа, для врагов нации, для врагов

человечества — в общем, для всех, потому что все люди — кому-то враги. Ленин был прагматиком, циником и шизофреником. Потом ответил Дедушка. Ответил хитрее всех. Может, потому, что у предыдущих Пороков вначале была теория, а уж потом практика. Базотти сначала наубивал себе вволю, а уж потом философствовал. От прямого ответа он уходит, зато раскладывает все по полочкам.

Первое: убийство не может быть самоцелью. Второе: убийство не может быть способом сведения счетов. Третье: убийство не может быть средством запугивания. Четвертое: убийство не может быть способом решения той или иной проблемы. Пятое: убийство не может быть наказанием. Шестое: убийство не может быть условием научного эксперимента. Эти довольно четкие формулировки получили в шестидесятые годы название «шести запретов Базотти — Балаша» и даже обсуждались на каких-то форумах по правам человека. Но из шести запретов логически вытекает, что во всех остальных случаях убийства допустимы. И это плохо. Не хочу думать за убийц, но уверен, что можно насочинять еще десяток совершенно злодейских мотивировок, не подпадающих под вышеперечисленные запреты. Как говорится, всего не предусмотришь. Поэтому я придумал собственную формулировку. Она короткая и очень простая. Я заменяю заповедь «Не убий» на заповедь «Убий как можно меньше». Для обычных людей это одно и то же, потому что меньше всего — это и есть ноль убийств, и обычные граждане могут себе такое позволить. Для нас, профессионалов, все немножечко сложнее.

— Понятно, — вклинилась я наконец, — но это не ответ на мой вопрос.

— А ты погоди, — сказал Сергей, — я же лекцию читаю и просил не перебивать. Вопрос очень серьезный. Принципиальный вопрос. Так вот.

В математике существует такое понятие — асимптота. Прямая линия, к которой бесконечно приближается кривая некой зависимости. И в природе, в реальной жизни, есть очень много асимптотических процессов. Полное отсутствие убийств — это и есть асимптота, нулевая отметка, ось координат, мы никогда ее не пересечем. Но бесконечно приближаться к цели не только можем, но и должны. Пока же стремление рвануть к нулю по прямой вызывало либо жуткие колебания по синусоиде, либо вообще пугающе быстрый взлет по экспоненте — вперед и вверх, к концу света…

— Серега, — сказала я ему, — какой же ты зануда! Тебя спросили, как поживаешь, а ты и впрямь рассказывать начал.

— Сейчас обижусь, — надулся он, на самом деле едва скрывая улыбку. — Это же гениальная концепция.

— Все гениальное — просто, — подколола я. — А у тебя какая-то заумь пошла.

— Ну, это просто ты очень-очень глупая девочка.

Примерно так и закончился тот исторический разговор. Потом мы стали целоваться, потом я вспомнила, что кое-чего мне еще нельзя, а вот сигарету и фужер коньяку — запросто. И меня это порадовало. Представляешь, порадовало! Хотя еще полчаса назад жить не хотелось. Так что я, кроме шуток, наш разговор историческим назвала. И помню его до сих пор. И верю в эту его концепцию. По одной простой причине: мне тогда сразу — понимаешь, сразу — расхотелось убивать.

Вот только, к сожалению, не навсегда. Но это уже о другом. Состояние мое быстро улучшалось. И физическое, и моральное. Уже через неделю я начала активно работать, а приблизительно через месяц Сергей вдруг спросил:

— Помнишь, я говорил тебе о секрете молодости Фернандо Базотти? Для тебя настало время узнать эту тайну. Послезавтра мы полетим в Непал на встречу с великим гуру свами Шактивенандой. Он вызывает нас, точнее — тебя.

— Меня?

— Конечно, тебя, я-то уже прошел у него курс обучения.