Спящая красавица
Шрифт:
Он помолчал.
— Честно говоря, я больше ничего не понимаю.
Николь рассмеялась:
— Конечно, это не так. Африка вас изменила. Да это и неудивительно. Думаю, что она изменяла всех, кто туда попадал. Вы переживете это, приспособитесь.
Джеймс дважды или трижды с трудом глубоко вздохнул, затем протянул свою руку.
— Николь, честно... — Он никак не мог выразить свою мольбу словами. Он посмотрел на нее долгим взглядом, затем просто сказал: — Мне нужен друг. — И рассмеялся. — Мне нужна и любовница. Но друг...
Джеймс хмуро улыбнулся и протянул к ней руки.
— Вы, — сказал он. Сожаление захлестнуло Николь.
— Да, — ответила она.
Они покинули свое убежище и вышли из сумрака на тусклый свет дождливого дня. Николь с Джеймсом сели на сухой выступ портала и стали смотреть на дождь. Она сделала именно то, что необходимо было сделать для того, чтобы их взаимоотношения могли спокойно развиваться, — она сделала вид, будто ничего не произошло, что они и не пытались стать любовниками. Джеймс, казалось, усердно поддерживал ее ложь, так как она настаивала на этом.
Время тянулось медленно. Они разговаривали большей частью об университете, шутили о декане, которого оба хорошо знали, и о вице-президенте, слишком расположенном к аббату Суонсбриджу. Они шутили о случайных знакомых, но в основном с гордостью говорили об университете. Джеймс любил его. И Николь радовалась, что ее сын поступил туда. У Дэвида не было подготовки, традиционной для английских школ, так как в основном образование он получал в Италии.
Как только дождь начал стихать, Джеймс спросил:
— А кто отец Дэвида? Что с ним стало? Почему вы растили Дэвида одна?
Николь еще не готова была ответить на эти вопросы. Она не привыкла обсуждать с кем-либо подробности своей жизни. Поэтому в первый момент решила солгать, заверив, что отцом Дэвида был Хорас Уайлд, как и записано в официальных бумагах. Но после некоторого размышления Николь решилась слегка приоткрыть завесу тайны:
— Отец Дэвида был... — она попыталась найти правильное определение, — человеком с положением и перед ним открывались широкие перспективы. Он боялся, что наша связь опорочит его в глазах общества.
Она замолчала.
— Хотя, по совести говоря, он старался. Его жизнь была... сложной. Я не знаю, что еще добавить. Он не мог официально признать Дэвида, несмотря на все его чувства. Я позволила ему исчезнуть из нашей жизни. Если бы я настаивала, то сильно навредила бы ему. У меня хватило совести, чтобы не разрушать жизнь отца своего ребенка.
— Он отказался от вас?
— Почти, он до сих пор борется с этим.
Когда дождь наконец прекратился, Николь с удивлением обнаружила, что день клонится к закату.
— Мы так долго беседовали, — сказал Джеймс, бросая камни в лужу.
— Это ваша вина: с вами так приятно разговаривать.
— Не всегда. Только если мне интересно.
Джеймс посмотрел на нее. Сияя улыбкой, он произнес:
— Нет, вы — чудо! Как
Она слегка пожала плечами:
— Пока дом не приведут в порядок после нашествия пчел.
— Хорошо.
— По правде говоря, — Николь сделала движение, собираясь встать, — мне надо идти.
Стокер быстро вскочил и предложил ей руку:
— Вы абсолютно правы. Я должен пойти назначить новое время для моей лекции. — И почти без паузы, словно продолжая разговор, спросил: — Завтра обед?
Она вскинула на него глаза, возвращая ему пальто:
— Что?
— Обед. Вы пообедаете со мной завтра? — Джеймс взял свое пальто, накинул его, скользнул в рукава. — Пчелы дали нам некоторое время, вы же понимаете. Мы должны этим воспользоваться.
— Нет, — ответила Николь, хотя надо было бы добавить: «Не глупите». Она огляделась, ища свой зонт.
— Он там.
— Что?
— Ваш зонт. Он там, у двери.
— А-а... — Она пошла за зонтом. У нее за спиной Джеймс сказал:
— Значит, завтра — завтрак, — так, словно они уже все решили, — в семь часов?
Николь остановилась. Как идиотка она повторила:
— У Толли? Завтра в семь? Снова?
— Прекрасно, — ответил Джеймс и шагнул на мокрую траву, бросив на ходу: — Увидимся.
Джеймс Стокер скрылся, прежде чем Николь собралась объяснить ему, что не согласна.
Глава 11
Неделей позже Джеймс Стокер стоял посреди своей обширной лаборатории — самой большой из шести в Каннингемском лабораторном корпусе по Фэйрфилд-стрит. В ней царил ужасающий беспорядок. Оглядев комнату, он откинул волосы назад и спросил своего ассистента:
— Сэм, есть ли способ придать лаборатории менее плачевный вид?
Этот вопрос был вызван тем, что через час с небольшим Николь Уайлд должна была переступить порог этой комнаты.
Сэм безнадежно покачал головой. Единственное, что еще можно было предпринять, так это расчистить стул, чтобы было куда посадить гостью. Все остальное было совершенно безнадежно.
Весь пол по углам был завален книгами, журналами, дневниками, погребенными под картами, скрученными, сложенными и свернутыми. Кипы их в изобилии возвышались, как высокие и не очень острова посреди непролазных дебрей полевого снаряжения, требующего чистки и починки: бухты веревок, заплечные ремни, костыли, тесаки, топоры, молотки, старый компас в потертом кожаном чехле и потрепанный секстант без линз.
Середину лаборатории занимали столы, уставленные инструментами: несколько новых сверкающих микроскопов — за одним из которых сидел и работал Сэм. Картотеки, крошечные кирки, долото, штативы, химические препараты. Образцы пород, калиброванные по шкале от самого мягкого — гипса — до алмаза. На этих столах было представлено лучшее и самое современное лабораторное оборудование.