Спящая красавица
Шрифт:
У нее в груди все сжалось, ей стало трудно дышать, словно воздух на перроне стал холодным. Она спокойно взглянула на Филиппа, чтобы поставить его на место.
В то же мгновение он отвернулся, отпустив ее руку и при этом фыркнув, словно она его оскорбила. Разозлившись, как от удара палкой, он сказал:
— Вилли совсем плоха, клиника не приняла ее. Мне пришлось оставить ее в хосписе в Бате.
Николь поджала губы и нахмурилась.
— Ох, Филипп, почему же вы в таком случае не с ней?
Он слегка пожал плечами и стал похож на того Филиппа, которого она знала прежде. Он стоял с опущенными плечами, покинутый. Его глаза честно
— У нее нет ни малейшего представления о том, что я там присутствую.
— Мне так жаль, — сказала Николь, — о, Филипп, мне так жаль!
Он кивнул.
Она почувствовала напряженную беспомощность, когда поезд тронулся. Через оконное стекло она увидела Филиппа. Он неподвижно стоял на платформе, глядя, как она уезжает. Его рот был сжат, на лице появилось выражение безнадежности. Было видно, что у него большие неприятности.
Поезд двигался, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Николь стояла, не решаясь сесть. Она держалась за поручень багажной полки, с трудом приходя в себя. Ей было очень жаль Филиппа. У нее сдавило горло, губы дрожали. Но как бы ни были сильны ее переживания, она не чувствовала себя обязанной ему: он был ее прошлым. Она была в безопасности, переживая за человека, который наделал в жизни много ошибок и чья жена теперь умирала. Она чувствовала к нему только жалость. И вовсе не он был причиной того, что она окаменела, у нее в горле стоял ком, и она даже не могла глотать.
Николь оставила Джеймса. Действительно оставила его и с ним вместе оставила все надежды на новую жизнь.
Она не намеревалась плакать, как и обещала. Это было необходимо, чтобы их разрыв был окончательным.
Потому что она прекрасно понимала, что в словах Филиппа была правда: она могла бы сломать жизнь молодому герою, если позволила бы их отношениям продлиться, если бы оставила Джеймсу надежду. Она не могли быть «только друзьями», хотя и пытались это сделать, потому что он был влюблен в нее. Это могло обернуться бедой для сэра Джеймса Стокера. Если она будет поощрять его, он может совершенно случайно совершить опрометчивый поступок и погубить свою жизнь. И все из-за нее.
На Николь нахлынули страхи из-за одной совершенно непреодолимой и слишком для нее приятной черты его характера: ее верный рыцарь не обладал необходимым в таком случае двуличием, для того чтобы поддерживать отношения с женщиной, имеющей дурную репутацию. Это было не в его характере — жить в вынужденном притворстве.
Она стояла так, оценивая дорогую ей жизнь под мерный, ритмичный стук колес поезда, сожалея о том, что все, что она могла бы сказать в письме, слишком быстро проносится у нее в голове, как проносится мимо нее в окне поезда сельский пейзаж. Николь знала, что большинство ее мыслей останутся невысказанными.
Обо всем этом она успела подумать, пока Лючия готовила ей место. Николь отпустила поручень, за который держалась, и присела, ощутив мягкий бархат сиденья. «Облегчение... Да, да, — говорила она себе, откинувшись на спинку сиденья, — у меня все будет хорошо». Она прикрыла глаза. Она всегда была одна, всегда шла своей дорогой. И не важно, что другие видели ее в лучшем случае в сомнительном свете. И не важно, что ее оставляли те, кем она восхищалась, кто удивительным образом понимал ее, знал ее с той же стороны, с какой она сама себя знала. Все было хорошо, пока она не встретила Джеймса. И без него все будет хорошо.
Огорченная,
О Боже! Во сне она вновь увидела мягкий взгляд его золотистых глаз, его вызывающие недоумение терпимость и всепрощение, его приятное одобрение, его открытое, незащищенное выражение любви.
Николь проснулась, почувствовав непонятный толчок. Поезд остановился. Пар клубами выбивался из-под вагона по обе стороны ее купе. Лондон... День клонился к закату. Лючия, стоя к ней спиной, доставала с верхней полки шляпные коробки, собирала вещи. Николь набрала полную грудь воздуха, затем медленно выдохнула. Боль, сжимавшая грудь, не отпускала всю дорогу. Дверь ее купе открылась, ворвался свежий воздух, и она ощутила на щеках прохладу и сырость. Господи! Она раздосадованно вытерла лицо тыльной стороной ладони, не зная, что же ей предпринять. Она не была уверена, что сможет совладать с теми чувствами, которые не испытывала с молодости. Ей было семнадцать лет, когда она плакала в последний раз. Ее ресницы были мокрыми от слез, а на щеках оставались мокрые дорожки.
Глава 16
В конце мая, почти через месяц, Джеймс сидел за своим рабочим столом в уставленном книгами кабинете в колледже Всех Святых. На коленях у него лежал потрепанный журнал, привезенный им из африканской экспедиции. Его переплет давно превратился в труху, а обложка покоробилась. Страницы покрылись бурыми пятнами. В конце концов Джеймсу пришлось связать их шнурком, чтобы они не рассыпались. Сегодня он сидел и пролистывал свой журнал, осторожно перебирая страницу за страницей. Записки заблудившегося человека. Это последнее обстоятельство оказалось просто отмечено и было самым интересным для Джеймса. Они вполне способны обходиться без всего, вернее, без ничего... Джеймс отмечал в своем журнале все: и важные события, и незначительные на первый взгляд подробности. Загадка, почему крокодил не ест гиппопотама, имеет большое практическое значение для выбора лучшего места для метания копья, для охоты на бородавочника. Это были страницы, написанные англичанином, вперемежку со страницами, написанными простым членом племени. Джеймс попытался вспомнить, когда именно он перестал воспринимать окружающий мир в привычном для него свете. Он любил Англию. Любил ее прежде, любил и теперь. Она была его сутью, основой его существования, но было что-то неправильное в ее позиции, ее правах по отношению к другому миру.
Мир сузился до угрожающе малых размеров. И для Джеймса он стал совершенно пустынным.
Он мечтал, чтобы Николь была с ним, чтобы можно было поговорить с ней о той суматохе, которую вызвали вот эти листы бумаги, что лежали сейчас у него на коленях. Однако он потерял ее. Прошло более трех недель со времени ее отъезда, а он не имел от нее никаких вестей.
Семестр подходил к концу, это означало приближение экзаменов, затем неделю студенческих каникул, затем заседание университетского совета и присуждение ученых степеней. Потом аудиенция у королевы и титул. День рождения ее величества. Хотя она родилась в мае, но официальное празднование приходилось на двенадцатое июня. О счастливый день!