Спящая жертвенница или история наступления конца света
Шрифт:
Вера как обычно в поклоне по отношению к грозности и опасности этой жизни в лице этой системы, которой боялась очень сильно, учитывая, что в коме она видела, что это делает с людьми и их душами и понимала, что это не Бог, но считается в обществе именно это Богом, вот что её сильно пугало. Видимо дикие, адские страдания современных людей заживо были связанны именно с этим, не говоря уже о том, что давно все люди, не знающие об этом смирились практически с вымиранием человечества, не то что с собственной смертью и просто жили вопреки этой тенденции, потому что не знали, что с этим можно вообще поделать. Её размышления прервала Викторина Диковна, толкнувшая дверь палаты ручкой и незаметно, тихонечко, открыв её, женщина подошла к дочери и села рядом с больничной койкой. Естественно, женщина понимала, что эта жизнь и этот озлобленный, невидимый технологический монстр, опасность которого она даже не представляла и даже представить не могла его облик, считая живым монстром или призраком, как принято, так и будет стремиться выжать из неё и из её дочери все соки души и существования, стремиться убить их обоих и добиться их суицида, чтобы завершить поглощение их существования, но она чётко дала себе все, что могла, выше клятвы, что ни она ни её дочь этого не совершат, так как в случае суицида все равно человек исчезает, став мяском, съеденным чужим телом и попкой. Достаточно представить радужную перспективу стать чужим половым органом и так существовать – мигом суицид совершать расхочется. Так
– Что ж, я пойду открою дверь тому, кто сюда долбится, а заодно вокруг больницы прогуляюсь. За одно посмотрю, на какое окно выходит задний парк больницы, чтобы из помещения на него смотреть.
«Ну, нет!» – подумала Викторина Диковна.
Вера подошла к двери, накинув кофту поверх сорочки, в белых тапочках и открыла дверь, медсестра спросила, куда та собралась, она той объяснила, а медсестра, подождав, пока она, по её расчётам, должна была пройти порог двери из палаты, практически наугад вытянула руку и попробовала её схватить. Но обе остановились, когда из больничного коридора послышался крик, что-то шлёпнулось, зазвенело разбитое стекло. Видно, кто-то упал и что-то стеклянное прихватил с собой на твёрдый кафель, в который был отделан весь пол в этом отделении.
Медсестра пошла смотреть, что это было, а Вера быстренько, не оглядываясь помчалась на улицу, воюя за свободу передвижения. Викторина Диковна не стала рассказывать дочери о том, что с ней приключилось накануне, потому что боялась за её здоровье, а беда, словно лживая гадалка неизбежно кралась к ним…
Снова Добрыня пошёл в эту больницу, чтобы выяснить, что Вера видела в состоянии комы. Он не стал следовать за двумя молодыми людьми прошлым днём, так как не знал, пойдут ли они вообще сюда, да и мешать общению не хотелось. Перед тем, как искать загадочную Веру, он проследовал в задний сад, чтобы прогуляться и посмотреть на растительность. Он немного задумался даже об общих обстоятельствах данной истории – ещё пол века тому назад страна была в состоянии рассвета, а ныне что есть? Разруха, истребление и безразличие ввиду презрения к тем, кому не все равно и этим все сказано о том, что ныне происходит в современном человеческом обществе. Добрыня не знал о системе и технологиях воздействия на мозг, которыми и осуществляется реализация всей этой общественной разрухи и поглощение человеческого существования ради совершенства, а тем более не знал о текущих приключениях бывшей его красотки Виолетты, но он тоже ощущал витавшую в воздухе опасность и кровавые мучения людей, которые ни в чём невиноваты. Он и себе часто говорил мысленно: «Я сдохну», и вслух проскальзывало невзначай порой: «Я щас сдохну». А что? Обыденная фраза в обществе, никто не боится. Почему, учитывая степень влияния слова человека даже на обстоятельства? Потому что это констатация факта – в реальности при отрицании лжи любой придёт к этому выводу: «Нас всех уничтожает и, кого при этом убило ещё счастливчик, потому что можно успеть проскользнуть из мясорубки хотя бы барабашкой, а если ты при этом искренне надеялся в рай попасть, то все – можешь смириться с тем, что станешь мясом и исчезнешь, так как спасения нет, да и барабашкой по существу так или иначе будет тяга лишь к живым, так как в этой форме нет иного смысла существования». И приблизительно Добрыня, как и практически все простые русские люди, грешные. Понимал, что вероятно так оно и есть – нужно оставить просто после себя как можно больше полезного, чем бояться исчезновения, потому что есть память о нас, как таковых, и этого этому миру и нам, как его части, достаточно. Просто какой смысл существовать, смотреть на цветы и не иметь возможности их даже потрогать? Он, как не странно понимал это и был честным человеком, не стремившимся к показушной доброте, он просто поступал по-человечески. И вот он дошёл до заднего дворика больницы и увидел там на скамейке девушку в кофте, сорочке и белых тапочках, явно пациентка. Похожая на иностранку с рыжим цветом волос Вера сидела на скамейке и спокойно о чём-то размышляла, теребя волосы, как раздался сердитый крик неподалёку. И Вера, и Добрыня, который шел в её направлении повернули головы в сторону звука. Медсестра шла по двору и орала:
– Вера! Вера! – кричала женщина в медицинской форме интерна. – Да где же вы?
Вера проанализировала обстоятельства и установила связь, что эта медсестра проявляет к ней какую-то излишнюю заботу. Неужели это чей-то издевательский намёк? Но внезапно подал голос Добрыня, который медсестра ранее никогда не слышала и подал её за Веру ответ на её вопрос:
– Если эта девушка Вера, то уважаемая, не могли бы вы позлить мне задать ей несколько вопросов?
Вера услышала и тоже откликнулась:
– Я тут! На скамейке сижу и рассматриваю деревья и растительность, уважаемая!
Добрыня усмехнулся, а медсестра ей высказала:
– Что больно дерзко вы мне это высказываете, не грубите и возвращайтесь в палату. А что касается вас, вы ей не родственник и что за вопросы вы собираетесь человеку задавать?
Добрыня ответил:
– Это не важно по существу, ничего страшного.
– Я поговорю с вами, за одно давайте по двору прогуляемся, деревья хоть посмотрим и потрогаем, а то света белого в этой больнице не видишь! – затем Вера немного даже рассерженно ему произнесла, когда дождалась ухода вредной медсестры. – Самое время для разговора! Я скажу вам, то что вас интересует, а вы взамен поможете мне выбраться отсюда.
Добрыня подумал и ответил:
– Я не смогу пока вас не выпишут это могут посчитать преступлением моё содействие в отношении вашей выписки, хотя я могу договориться.
– Поговорите хотя бы с моей матерью после, я буду благодарна.
– Хорошо.
– Так какой у вас вопрос ко мне?
– Меня интересует, что вы видели, пока были в коме? Это связано с недавним случаем изнасилования?
Хоть издержки пролитых нервов и истерзанной моральной составляющей души Веры отягощали ей возможность рассказать об этом, она преодолела эти мучения, перейдя фактически к самосадизму ради осуществления этой цели.
– В коме я видела ужасный садизм над людьми, их жизнями, душами, поняла причину многих болезней и появление на этот свет инвалидов без причины. Так же я узнала, что, когда мы умираем нас имплантируют технологически в тела других людей и мы ими на века порабощаемся, потому они назад никого не возвращают и продолжают так умершими и питаться, уничтожая их существование, растаптывая мечты и все это ради памяти о делении клеток в организме человека для усвоения ДНК или просто продления срока жизни. При этом если человек остался жив им
Добрыня подумал и констатировал факт:
– Ну если ты в коме видела это, а то что это походит на реально обоснованную правду я даже спорить не буду, так как это как минимум, является сжатым отражением более подробного логического объяснения этому преступлению. Я был на месте преступления, я видел глаза насильника – они были бешёнными, словно человек в приступе и истерике. Я даже могу предположить, что он бы не повёл себя так, если бы ему психически что-то не замостили силой. Я не знаю, как это можно сделать, но учитывая, что ты очень обоснованно мне рассказала, я уже не сомневаюсь в этом. Когда я был помоложе меня часто травило завистью, но я понимал, что не завидую, но преодолеть не мог, оставалось только терпеть этот дискомфорт и делать хорошо вопреки и я очень мучился. Я ходил к священникам, но исповедь, даже ложная с признанием себя завистливым ублюдком мне не помогала и я испытывал ощущение, что из меня вытягивают жизнь и добиваются моего суицида и смерти, а так же слома моей жизни и существования, а так же моих близких, потому что я различил чёткое логическое правило в этой искусственной «эмоции»: «если я завидую другому на Земле он тоже умирает во имя кого-то на небесах святым, если же я завидую Небесному человеку умираю я от его сил» и я задумался об этом, я просто не стал больше обращать на это внимания и начал ощущать, что я умру жалкой смертью, как полное ничтожество, униженное всеми и этим светом, а тот, кому я завидовал станет самым успешным и богатым человеком в мире на моих костях. Меня очень мучило этим два года, а потом словно кто-то умер, и я смог жить дальше, но до сих пор у меня этот шрам остался на душе, как меня убить пытался неведомо кто.
– Да, пожалуй, это страшно. Ну вы с моей мамой поговорите? Я же вам рассказала все, что мне известно об этом.
Только Добрыня хотел ей ответить, как снова зазвенело разбитое стекло. Из разбитого табуреткой окна вылетела с перерезанным каким-то осколком голом Виолетта Евгеньевна, которую просто довело человеческое к ней отношение, как к грязному изнасилованному мясу. Труп шмякнуло о землю и расплющило, лужа крови и труп в ней так и лежали, вызывая ужас в сердцах Добрыни и Веры, которые стали свидетелями этого самоубийства, или, тонко спланированного убийства человека…
Юношу с белыми длинными волосами звали Евгений Фишер Лирович, которого Добрыня видел на мосту в компании его хорошего друга Егора Ферпасона Чукова и когда он думал о своём друге, тот ему немного напоминал фараона-египтянина своим хладнокровием и скрытым ужасом в его апатичности, словно он знал о таком ужасе, которым можно убить человека, а сам Евгений имел обыкновение на все смотреть риторически и наслаждаться опасностями этой жизни. И как раз за одной такой он наблюдал, когда зашёл на территорию больницы навестить Веру, он пошёл на задний двор и даже подойти к ней не смог, так как толпа людей, в составе которой она стояла смотрели на труп выкинувшейся с окна женщины. Почему люди осуществляют в этой жизни такие ужасные вещи, события и поступки, при чём, как группами, так и по поодиночке? Он искренне не понимал, но решил дальше понаблюдать за развитием этих событий. Словно по воле неведомого злодея, толпа осуждала поступок женщины, убирая труп вместе с медиками, кто уж стоял близко были вынуждены помогать. Уборщицы и санитарки уже спустились с вёдрами быстрее вытирать кровь с асфальта, а полиция, которая к тому времени уже подъехала, составляла отчёт о месте самоубийства для констатации факта содеянного. И все вроде обыденно, но почему обстоятельства этой смерти сложились именно так? Женя не был оптимистом при легкомысленности и некоей мечтательности. Он чётко знал, что этот случай не просто суицид – женщину убрали, кому-то чем-то она мешала. Он решил не лезть в это, но оставил за собой честь понаблюдать, чем это закончится, потому что инстинктивно понимал опасность того, что эти обстоятельства спроецировало. Как не странно Женя за метил в этой толпе какого-то то ли депутата, то ли политика, который тоже смотрел на кровавую кашу с большим интересом. Естественно, он не решит эти проблемы, которые его обеспокоили и не сможет даже разобраться в обстоятельствах этого самоубийства, да и не станет. Тем не менее Евгений решил задать тому риторический вопрос, просто чтобы посмотреть на его реакцию и удовлетворить собственное любопытство. Он подошёл к тому и осторожно спросил: