Спящие боги
Шрифт:
— Да… — шептал, веющий в этом воздухе, Творимир. — …Я все слышал. Ко всему готов.
— Да. — улыбнулась она. — Ну, тогда спи спокойно. — и она безмятежно, словно дите малое, заснула.
Творимир сидел, вжавшись спиною в прохладную каменную твердь, и смотрел, как медленно приближается, и уже обвивает его ноги поток лунного света с улицы. И он шептал:
— Спи спокойно, милая Анна, сестра моя. Ты как ребенок… Ну, вот и хорошо. Спи спокойно, как дитя… А смогу ли я выдержать то, что ждет меня завтра? Дай мне не сойти с ума, не визжать, не сыпать проклятьями. Если я не выдержу — сломаюсь — мне не удастся вырваться из этого колеса. Планета вновь возродит и меня, и Анну, и вновь будут какие-то деяния, и битвы, и боль. Нет — не хочу этого! Завтра решающий день, и я выдержу… Но это такая страшная боль!.. Как же мне сохранить ясный рассудок до самого конца?.. Но ради Анны, чтобы она больше не возрождалась в этом греховном мире — ты должен выдержать. Как она говорила: в самые тяжелые мгновенья вспоминай звездное небо. Оно такое спокойное, безразличное всем нашим страстям. А я буду вспоминать Анну. Она бы смутилась, скажи я ей это. Но звезды такие далекие. А она вот рядом — и в ней столько нежности, тепла… Она бы сказала — не надо так говорить. Но все же, я буду вспоминать ее…
Маленький человечек с большим черепом медленно брел по темному каменному коридору. Он низко опустил голову, и плакал. Неожиданно на него налетели высокие пьяные фигуры, в темных одеяниях. Они схватили его под руки, и, грубо смеясь, поволокли за собою. На ходу они кричали:
— Пойдем! Расскажешь, как в плену было!..
И они втащили его в помещение с богатой обстановкой, но неряшливое, со смердящими следами многих оргий. Здесь набралось довольно много народу, и все уже изрядно выпили.
На маленького человечка налетели с расспросами. Лезли на него перекошенные пьяные морды, и хохотали, и хлопали по плечам. Кто-то взвизгнул:
— А, правда, что втюрился в ту девицу?.. Ну, в монашку?.. Как ее?! В Яну…
— В Анну! — поправил иной. — В Анну!.. Хе-хе-хе!..
— Да вы что? — маленький человечек рассмеялся. — Да на какой черт она мне сдалась?..
— А что ж ты тогда по коридору шел и слезы лил? Или к крестьянам решил вернуться? Быть может, их жены ничего, а?!.. Ну, рассказывай, скольких крестьянских девок перепортил? Ха-ха-ха!
Маленький человек скривился в ухмылке:
— Никого не попортил — времени не было.
— А чем же ты был занят?! А?! Хо-хо-хо!..
— Думал, как к вам вернуться.
— А вот и не верим. Ты поклянись.
— Клянусь.
— Поклянись, всем святым, что есть. И жизнью этой Анны поклянись.
— Клянусь!
— Ну, тогда — давай пить.
— Ну, конечно, давайте пить.
И маленький человечек начал пить. Никогда еще не пил он столько, сколько в тот вечер. И он очень громко смеялся, и пел вместе с остальными песни про вино, про гулящих девок, и про мудрость правителей.
И уже перед самым рассветом он очень удачно пошутил касательно женской анатомии, и все очень громко и очень долго ржали. Он тоже ржал вместе с ними, и пристально вглядывался в лицо каждого.
Потом он попросил отойти на минутку. Его отпустили, но сказали, чтобы поскорее возвращался, потому что приготовлены еще песни, и много-много вина. Он сказал, что непременно вернется, и, продолжая посмеиваться, вышел.
В коридоре горел, окруженный острыми канделябрами светильник. Человечку пришлось встать на стул, чтобы до него дотянуться. Он погрузил руку в огонь, глядел как лопается кожа, и продолжал ухмыляться.
Затем он вернулся, и еще с час пил, кричал всякие пошлости, и ржал вместе с остальными. Затем он еще раз попросил выйти. Его выпустили, но с прежним наставлением.
Маленький человек с большим черепом вновь поднялся на стул, и с большим трудом открутил один канделябр. Он сжал его в ладонях, и что было сил ударил в шею. Он пробил гортань, но этого показалось мало. И он смог нанести еще один удар. В этот раз он разорвал артерию.
Творимир и не заметил, как пролетела эта ночь; но вот небо просветлело нежными заревыми красками, а из коридора раздались шаги.
Тогда Творимир нагнулся к сокрытому семени — раздвинул солому. За эту ночь поднялся стебель — тонкий, хрупкий, серебристый; был и бутон, но бутон еще не раскрылся — ждал своего часа.
Творимир поднес цветок к губам, и прошептал:
— Ну, как же ты?.. Ведь, когда будут рвать меня — разорвут и тебя. Но все же — будь со мною.
Щелкнул замысловатый замок, но, перед тем как в камеру шагнули тюремщики, Творимир успел убрать цветок во внутренний карман — к сердцу.
Вместе с тюремщиками вошел и священник. Облаченный во все черное, и с лицом сокрытым капюшоном, он гробовым голосом спросил:
— Будет ли у тебя последнее желание?.. — и, подумав, хмыкнул. — Сын мой…
Творимир прикрыл глаза, задумался.
— После желание… Странное у меня желание. Оно покажется вам совсем неисполнимым, но… пройдет немного времени, и посмотрим — может, исполниться.
Священник хищно напрягся.
— Что же это? А? Небось про восстание? Чтобы крестьяне победили?
— Нет-нет. Больше никаких восстаний не будет. Мое желание, чтобы не было больше ни зла, ни боли. Чтобы ушли в прошлое все страсти, и непонимание, и ложь. А осталось одно ясное, сильное чувство.
— А-а-а, тихенький какой стал! Делов наворотил, а теперь ему подавай: ни боли, ни зла, а одно ясное, сильное чувство. Ну, будет тебе сильное чувство! Взяли его!
Тюремщики хохотнули, и стали отковывать его от стены. Творимир опасался, что они найдут росток, но они не стали его обыскивать, да и мешок на голову в этот раз не одевали. Повели по длинным коридорам, и нескончаемым лестницам.
Вот и железная платформа, со столбом в центре. Творимира скрутили цепями — он не мог пошевелить ни руками, ни ногами, а шею сжимал ошейник, но он не чувствовал боли.
Он думал о том, что сейчас ему еще раз доведется увидеть Анну, но потом, быть может, ничего не будет…
Возчик ударил кнутом, и могучие буйволы медленно зашагали вперед. Тяжеленная платформа скрежеща, вдавливаясь в землю, двинулась за ними.
Нарастал людской рокот. Несмотря на ранний час, на площади перед замком Бригена собралась громадная толпа. И, чтобы расчистить дорогу для повозки с Творимиром, воинам пришлось изрядно поработать хлыстами.
Анну уже возвели на помост из смоченных дров, и приковали к железному столбу. Она стояла сильно бледная, но спокойная, и еще более прекрасная, нежели когда-либо. И непонятно было, как эту красоту можно губить.