SQUAD. Час Пса
Шрифт:
Распоров решил не ждать, пока радиожурналист, закопавшийся в сомнительных архивах, дойдёт до критической точки и расскажет, как печально завершил жизнь в обители скорби чудной бегун Дадас, и выключил приёмник. Георгию вдруг стало не по себе: слишком явно происходившее с далёким свихнувшимся французом-супермарафонцем напоминало ему то, что недавно свалилось на него.
Итак, бежать или не бежать? Вот в чём вопрос. К тому же Распоров нутром чувствовал, что в Завейске его ждёт нечто из ряда вон выходящее. А «чуйке» своей он привык доверять.
Значит, бежать. Безусловно, бежать!..
Все, казалось бы, происходило вполне нормально (какое бесцветное, рыбье слово, так агрессивно вошедшее в наш лексикон, но в нём – привычность текущих дней и наша неспособность воспринимать перемены в них). Однако Гошу не покидало ощущение некой неловкости, какого-то неудобства, что ли… Нет, это было не волнение – такую едва ощутимую внутреннюю дрожь он когда-то испытывал по молодости лет перед каждой очередной командировкой, предчувствуя новые приключения. В последнее время он, журналюга до мозга костей, остро ощущал, что застоялся. Промозг, затюрился, застыл, замариновался в текучке буден: редакция с её бесполезными, формальными, совещаниями, занудные столичные пресс-конференции исключительно для галочки, казённые интервью со скучными – на одно лицо – лощёными политиками и самодовольными олигархами, редакционные статьи на неосязаемые, трусливо обтекаемые темы…
А ведь как здорово бывало раньше, в молодые годы! Рванул в одну командировку, а там, уже на месте событий, накопал для редакции сразу несколько тем на другую! И в Москву возвращаться не надо. Новые люди, свежие лица в огромной, неделимой стране! То ты на Дальнем Востоке, то в горах у братьев-вайнахов, а потом еще и на Алтай махнёшь, оттуда – в соседний Казахстан… Горячая информация сама собой вырастает в репортаж, а тот возьмёт и подвигнет тебя позднее на целый очерк. Насыщенный, полносюжетный, прочувствованный, с живыми, незабываемыми людьми… Не то что нынешние так называемые «мультимедийные лонгриды», пёстрые, тяжёлые, анемичные, дроблёные… Прав был незабываемый литературный провокатор Борис Виан: «Как часто ты гложешь меня, госпожа Ностальгия!».
И вот всё легло для Гошки на картах бытия так, что предвидеть завтрашний день уже категорически невозможно. Опасливого человека непредсказуемость надвигающихся событий пугает, а смелого – возбуждает. Гоша имел все основания относить себя ко второй категории. Он устал послушно и угодливо плыть по течению, тем более что его уже нет и в помине, как он догадался не столь давно… А Завейск – так ему почему-то твёрдо казалось – обещал в самом скором времени прервать цепь банальностей в однообразном и заунывном существовании последних лет. Оставалось лишь убедиться в справедливости проклюнувшихся предчувствий.
Кто куда, а Распоров – в Завейск.
* * *
Его глубоко утопленные в густые, длинные волосы глаза были грустными как осенний сад. И всё понимающими. Он долго и пристально смотрел на Гошу, прежде чем заговорить.
– Отвернись, пожалуйста! Не смотри, не надо.
– Почему? – спросил Гошка.
– Начнешь меня разглядывать, и не будешь расти, поздно научишься говорить. Если сейчас же не отведешь от меня взгляда, не познаешь любовь, не обретешь друзей и рано встретишь старость. А значит – слишком быстро уйдешь туда, откуда не возвращаются.
– Но я давно уже взрослый, безвозвратно взрослый. Хочу верить, не совсем ещё старый и немощный. Да, я одинок, но уже не страдаю от этого. Привык. Ну и что из того, если бываю счастлив только во снах, хроника которых меня пока что увлекает?.. Я самодостаточен и стал себе главным другом. Даже заслужил право изредка ошибаться. Всё, что у меня есть, умещается в один чемодан. Но я его стараюсь не открывать. Это чемодан воспоминаний… Сегодня мне нечего никому доказывать. Я не нуждаюсь ни в похвале, ни в больших деньгах – только во внимании и в уважении, если нет ласки и любви.
– Ты заблуждаешься, брат мой… Человеку всегда хочется казаться значительнее, заметнее на фоне других. Он рождается беспомощным, бессловесным младенцем, таким же слабым и беспомощным этот ветхий Адам уходит на Восток вечный. «Немовля», – знаешь, есть такое старое славянское слово. Истинная сила – увы! – не в словах, не в обещаниях. Это дар, ссужаемый свыше на весьма короткий срок. Настоящей же силой обладают только звери – могучие псы, яростные волки! Правда, жизнь этих героев безжалостно быстротечна. Их счастье, что они этого обычно не знают.
– Видимо, ты прав… Тот, кто не выделяется в хоре, никогда не станет солистом.
– Сильные умирают дважды. В первой жизни они по-настоящему живут, во второй – по-настоящему стареют. Зато успевают между этими двумя жизнями сполна познать наслаждение от ощущения собственной мощи. Нет ничего сладостнее!.. Хочешь приблизить это опьяняющее состояние, стань одним из нас. Не думай, не сомневайся, не опасайся, не борись с самим собой! Просто стань зверем! Не рассуждающим, порывистым, взрывным – истинно свободным!.. Желаешь ли этого ты?
– Хочу! – С нетерпением выдохнул Гошка.
– Тогда посмотри еще раз на себя и забудь, что ты только что видел. Заблуждаются те несчастные, которые думают, будто сны не возвращаются, не повторяются. Враньё! Они ярче самой жизни, они – сама жизнь. Особенно – если это чужие сны, чудом доставшиеся тебе.
Георгий Распоров взглянул в старое, с фацетами темной обнажившейся амальгамы ртути с металлом зеркало и в мгновение все понял. Боже милостивый, Боже праведный, он понял та-а-акое!..
Впрочем, он ничего толком не успел понять.
Он проснулся.
А если и понял, то уже не помнил. А что с грехом пополам запомнил – забыл.
* * *
Гоша проснулся от странного звука. Будто в соседней комнате, прямо за стенкой, кто-то выстрелил. Или ему только показалось?
Отлип от влажной от пота подушки, приподнялся на продавленном матрасе и бочком сполз на паркет. Долго тыкал пяткой в пол, стараясь попасть на кнопку стоявшего за диваном торшера. Наконец желтый абажур зажегся и разогнал по тёмным углам тараканов. Тогда Гоша накинул на себя пропахший нафталином, жидкий дядюшкин халат и, шлёпая разношенными не им самим тапочками, пошел туда, откуда – как ему показалось – исходил шум.