Сражение Цветов. Продолжение
Шрифт:
Почему?
Прочитав то, что я прочитала, мне было проще понять Хулио и все, что случилось потом – а оно все равно бы случилось, так или иначе. У одного Ангела и одного Беса было заготовлено множество замен.
Или… все-таки… все МОГЛО сложиться иначе? Могло ли? Могло ли? могло ли? могло ли? могло ли?…
Не могло.
Х Х Х
Остановись, память, сделай пропуск, пробел в череде событий – ну зачем тебе нужно все помнить? – я не хочу вспоминать, не хочу, не хочу… Вычеркни, сотри в
Но я помню… почему, как при замедленной съемке?… переворачивается сковорода с картошкой и по дереву пола расползается масляное пятно – все огромней, огромней… молоко, которое только что я поставила на плиту греться, опрокидывается мне на голову и стекает с волос на одежду… струи теплого молока… из кухни, куда я забилась, меня тащат в зал, я упираюсь, я не хочу, там люди в окнах… телефон поднимается высоко-высоко – этот мужчина такой высокий… он – Хулио?… – и медленно… почему как при замедленной съемке?.. опускается телефон мне на голову, тупая боль, гул, я лежу на полу…
– Достаточно! Хватит! Мы видели, инженер, – голоса за окном.
Х Х Х
Была глухая ночь, когда Хулио вернулся.
– Забирай вещи, и уходи! – сказала я.
– Это ты МНЕ говоришь?
Хулио вытолкал меня за дверь.
Тихо – не дай бог ребенок проснется! – я скреблась в дверь:
–Хулио! Пусти!
Он открыл дверь, взглянув ему в лицо – оно попало в свет фонаря – вновь я увидела слившиеся со зрачками белки и вырывающееся не только из зрачков, но со всей поверхности глаз пламя, и я отпрянула от двери.
Хулио тянул меня за руку в дом.
– Нет! Нет! – я вырывалась.
Босые ноги, ночная рубашка… – такой я прибежала в дом сеньоры Далии.
Ночи в Риобамбе темные и холодные.
Х Х Х
Я проклята.
Х Х Х
Старшие дети сеньоры Далии были моего возраста, но дружила я с их мамой, полной, подвижной, веселой женщиной лет сорока. У нее были умные глаза и крашеные в седину – белые-белые – редкие короткие волосы. Обращалась ко всем она очень ласково: моя дорогая, моя любовь, моя доченька, моя жизнь… что, впрочем, ничего не означало.
– Что случилось, моя дорогая? – спросила она меня и принесла плед.
– Сеньора Далия… – я всхлипнула.
Она просила звать себя просто Далией, но я никак не могла решиться назвать женщину вдвое старше меня просто по имени, отчества у нее, разумеется, не было, и я никогда не опускала «сеньора», хотя при близости отношений это звучало странно и привносило оттенок «госпожа».
– Сеньора Далия…
Мне было трудно рассказать, что случилось.
Она усадила меня в машину.
– Сеньор! – сказала открывшему дверь Хулио сеньора Далия. – Моя подруга – женщина тонкого душевного устройства, изысканного воспитания и не привыкла к мужланскому обращению!
Хулио был смущен ее появлением. По крайней мере, бить меня в ее присутствии он не мог.
–Простите, сеньора, – сказал он вежливо – это наши проблемы, и мы разберемся сами.
–Уходи, дерьмо, подонок, мерзавец! – потребовала на русском женщина тонкого душевного устройства.
– Прости! – попросил на русском Хулио. – Я ничего не помню! Расскажите мне, что случилось? – попросил он на испанском. – Кажется, я выпил…
Белки его были светлы.
– Уходи! – сказала я, но уже не так твердо.
– Сеньора, я прошу прощения, разрешите мне поговорить с Кирой без вашего присутствия! – обратился Хулио к сеньоре Далии.
– Я могу быть уверена в безопасности моей подруги? – поинтересовалась сеньора Далия и ушла. Урчание ее машины стихло.
Стоит ли говорить – я простила. Каково бы ни было потрясение – избиение, открытие ужасного порока… – женщина не способна разлюбить в один день или два.
– Как ты мог! Как ты мог? Как ты мог? – этот вопрос я задала бесчисленное число раз, а Хулио стоял передо мной на коленях, целовал край ночной рубашки и обещал:
– Никогда больше… никогда… никогда… если ты меня бросишь…
Белки его глаз были светлы. Может, мне показалось, что они меняли свой цвет?
Х Х Х
Мужчина, ударивший один раз, ударит еще – народная мудрость. Но нет правил без исключений! Я верила: Хулио никогда больше не поднимет на меня руку. Мы будем с ним счастливы. МЫ БУДЕМ С НИМ СЧАСТЛИВЫ!
Но откуда взялось ощущение, что я снова осталась одна и мне никто не поможет? А как сладостно было очарованье, как сладостно… И я цепляюсь за любовь – или иллюзию? – но ощущение не проходит – я навечно одна, а любить – это тебя как бы двое. Я теряю способность любить. Я одна.
И хотя я простила – простила ли? – масляное пятно на полу и пролитое молоко, я не сумела забыть людей, заглядывавших ко мне в окна.
Но продолжала цепляться за любовь. Очень страшно во мраке собственной души остаться без любви и в чужой стране, даже если она прекрасна.
А Хулио придумает фразу:
– Ты мое наказание и расплата за все мои грехи!
Фраза станет его идеей-фикс, он повторит мне ее бесчисленное число раз, и не один раз я вновь спрошу:
– Как ты мог?
В альбоме с фотографиями я отыщу четыре крупных снимка «Хулио от Ларисы». Вульгарно накрашенная девица четырежды взглянет на меня с альбомной страницы, а на соседней странице я обнаружу маленькие фотографии жены Хулио и его дочери. Неоднократно мне вспомнятся прочитанные черновики писем, придут мысли о Тане, ее подругах и множестве других женщин, о которых Хулио расскажет мне сам: он не станет скрывать, что причинил им всем боль, они любили его, они страдали…
Откуда взялось у меня желание отомстить, не за себя, за них… или за себя?… Я давила в себе желание мести, но все слова и все ночные ласки Хулио уже не смогли вылечить меня, и оно всплывало, это желание мести, вновь и вновь.