Среди факиров
Шрифт:
Они выбрали себе одно из отделений, смежных со спальными вагонами, где ездит туземная прислуга богатых английских путешественников. Боб, по знаку своего хозяина, расположился под скамейкой. Поезд тронулся. Молодые путешественники вздохнули с облегчением, думая, что они будут все время ехать с большой скоростью и незаметно приближаться к цели. Через десять минут поезд остановился неподалеку от болот, в мрачной местности, выразительно названной «Пристанище бедствия». Можно было бы еще правильнее назвать ее «Ад голода», потому что за все время, что род человеческий существует, вряд ли можно было видеть такое множество людей, страдающих от голода. Там были сотни, тысячи, тьма людей всех возрастов и полов; они сидели на корточках или лежали на земле и были так слабы, что едва могли
Нагруженные припасами джентльмены и леди вышли и стали раздавать маленькие хлебцы, ватрушки и бутерброды. А дети, Патрик и Мэри, завидовали этим счастливцам, не за то, что они были богаты, а за то, что они имели возможность давать. Это продолжалось десять минут, потом леди и джентльмены вернулись в свои вагоны. Свисток раздался еще раз — и поезд тронулся. Но Патрик и Мэри с удивлением заметили, что они не едут. Они вышли из вагона и увидели, что поезд разделен на две части. Локомотив, идущий с большой скоростью, увозил с собою пять или шесть богатых вагонов. Более тридцати вагонов осталось, и к ним прицепили локомотив от товарного поезда, для перевозки бедняков. Озабоченные железнодорожные чиновники бегали, открывая с шумом двери и жалюзи огромных колониальных вагонов. Они отдавали по-индусски приказания, сопровождаемые громкими возгласами. Эти приказания возбудили сильное волнение всех этих скелетов, и на пергаментных лицах появились странные и горестные улыбки. Тотчас же все молча бросились к вагонам, которые просто брались приступом и в которых они столпились, не принимая во внимание ни удобств, ни гигиенических условий. Дети майора, подхваченные течением, были увлечены в первый попавшийся вагон и грубо брошены на скамью, причем они сами не знали, как они тут очутились. Боб, ворча и скаля зубы, следовал за ними, и его суровый вид заставил толпу немного расступиться. И тогда, странное дело! Они увидели, что судьба дала им в спутники ту небольшую семью несчастных, с которыми общее бедствие соединяло их уже в течение двух дней.
Они узнали друг друга, раскланялись, кивнув головой, и улыбнулись, чувствуя, что становятся друзьями.
Когда все собрались, началась раздача пищи. Только открыли фургоны, как вбежали служащие, везя перед собой нагруженные провизией тачки. Из окон высовывались тонкие, как лапы паука, исхудалые руки несчастных и схватывали на лету эту грубую пищу. Внутри вагонов происходила неимоверная толкотня, как на скотном дворе или в хлеву, где кишат голодные животные. Куски переходили из рук в руки, растерзанные, истрепанные, раскрошенные, чтоб исчезнуть в подхватывающих их на лету жадных ртах, разинутых во всю ширину и снабженных волчьими зубами. Приближался полдень, жара становилась невыносимой, хотя вагоны и были сбоку защищены ставнями и занавесками. Патрик и Мэри, которые ничего не ели с восхода солнца, начали ослабевать. Тогда мальчик собрался с духом, подошел к окну и позвал одного из служащих.
— Милостивый государь, — сказал он, — нельзя ли мне купить чего-нибудь съестного для сестры и для себя?
Этот человек, удивленный тем, что видит его в таком обществе, отвечал угрюмо:
— Мой мальчик, вы просите невозможного.
— Отчего?
— Это милостыня для бедных… а милостыню, видите ли, мой мальчик, не продают.
— Но ведь мы заплатили за места…
— Напрасно, да к тому же мне некогда. А если вы голодны, вот возьмите…
Шотландская гордость бедного мальчика не устояла перед умоляющим взглядом ослабевшей Мэри. Покраснев от стыда, он протянул руку и взял две ватрушки, которых голодающие, их новые друзья, не стали у них оспаривать.
Он протянул одну своей сестре и с жадностью съел другую, между тем как слезы выкатились из его глаз.
Вдруг раздался резкий свисток, и поезд тронулся.
ГЛАВА X
Медицинское исследование. — На лазаретной постели. — Пеннилес официально умер. — Американский консул. — Запоздалые почести. — Графиня де Солиньяк. — Гроб. — Ночное погребение. — Восстание разрастается и вдруг утихает. — Странный слух. — Пустой гроб. — Яхта исчезла.
Когда тюремщик вместе со своим помощником прошел в помещение Пеннилеса, он с удивлением увидел, что узник лежит неподвижно на земле.
Он подошел ближе и, прерывая обязательное в английских тюрьмах молчание, произнес:
— Джентльмен, эй! Джентльмен!
Ответа не было.
— Слышите? Вам принесли завтрак! Однако вы крепко спите.
Ни слова, ни движения.
Тюремщик начал беспокоиться. Он нагнулся, дотронулся до руки капитана, потом до его лба и попятился, прошептав:
— Он холоден, как мрамор. Неужели умер?
Он попробовал приподнять его и убедился, что узник тяжел и неподвижен, как мертвец.
— Ну, хорошо же мне достанется!
И, устрашившись ответственности, тюремщик бегом пустился из комнаты, оставив там туземного служителя, черные глаза которого странно блестели.
Он одним духом пробежал по коридору и отправился сообщить о случившемся главному надсмотрщику. Тот направил его к начальнику тюрьмы, который велел немедленно позвать доктора, к счастью, находившегося при исполнении своих обязанностей.
Во время всей этой беготни туземец подошел к узнику, посмотрел на него долгим и пристальным взглядом, потом рассмеялся горловым смехом, который в тишине тюрьмы производил самое зловещее, демоническое впечатление.
Заслышав в коридорах шаги людей, которые с озабоченным видом возвращались назад, индус снова принял позу бронзовой статуи. Начальник тюрьмы и доктор вбежали, запыхавшись, и быстро приступали к исследованию. Доктор пощупал пульс, выслушал грудь, приподнял веки и с отчаянным жестом воскликнул:
— Конечно, этот человек умер!
— Не может быть! — воскликнул начальник, который не менее, чем сторож, страшился ответственности. — Не летаргия ли это?
— Принесите носилки и немедленно перенесите тело в лазарет! — прервал его доктор.
Начальник с помощью сторожа дрожащей рукой снял замки, замыкавшие кольца цепей, и через десять минут капитан Пеннилес лежал на кровати на первом этаже тюремного помещения, в зале, отведенном для больных арестантов. Там доктор мог спокойно произвести самые тщательные исследования в присутствии начальника, который совсем пришел в отчаяние. В коже не было ни малейшей чувствительности, веки были неподвижны, не было дыхания, кровь остановилась в сосудах. Одно за другим и почти одновременно стали применять растирания, горчичники, прижигания; пустили в ход искусственное дыхание; попробовали действовать электричеством… Все напрасно! Три часа прошло в бесплодных попытках. Тело Пеннилеса оставалось неподвижным, бесчувственным и холодным.
— Я могу поклясться душой и совестью, — сказал доктор, — что он умер. От чего, пока не знаю, но увижу после вскрытия.
— Берегитесь, вы не смеете вскрывать это тело! Как тело приезжего, оно нам не принадлежит. Мы имеем право вскрывать только тела осужденных. Закон прямо говорит об этом.
— Тогда я останусь здесь для наблюдений.
— Вы можете оставаться при нем только в течение суток.
— Вы правы, будем пользоваться временем.
— Кроме того, я должен немедленно известить судебную власть, которая, в свою очередь, обязана известить генерального консула Соединенных Штатов. Боже мой, Боже мой, что это за ужасное событие. Все скажут, что мы его умертвили, и что тогда будет с несчастными, жизнь которых считалась залогом за его жизнь?!