Среди людей
Шрифт:
— Он говорил — глупо.
— Глупо — следовательно, вредно, — сказал завроно. — Напомните-ка, пожалуйста, о какой именно теме шла речь?
— «Мои достоинства и мои недостатки». И потом еще: «Положительные и отрицательные черты моих родителей».
— Любопытно, — сказал завроно. — Любопытно, какова же была система его доводов?
— Он говорил, что юноши и девушки вовсе не обязаны доводить до всеобщего сведения перечень своих достоинств и недостатков. Так же как и положительные и отрицательные черты своих родителей. Он говорил, что
— Занятно, — улыбнулся завроно. — Следовательно, Академия педагогических наук утверждает антипедагогичные и безнравственные документы… Широко размахнулся товарищ Охотников! Кстати, ведь это, кажется, девичья фамилия его матери?
Я вылупила на него глаза, потому что не поняла, о чем он говорит.
Завроно придвинул к себе бутылочку фиолетовых чернил и стал набирать их в свою авторучку. Делал он это очень ловко, не пролив ни одной капли.
— Насколько мне известно, — сказал он, — фамилия его отца была иная?
— Вот уж не знаю, — сказала я. — А какое это имеет значение?
— Абсолютно никакого. — Он вздохнул. — Да-а, некрасивая история произошла в нашем районе…
Конечно, он был прав. История действительно не очень красивая. Ничего себе — заварил кашу Коля Охотников!
На обратном пути из роно, покуда подошел автобус к нам в поселок, я зашла в раймаг. Страшно давно я не была в раймаге! Времени у меня сейчас было достаточно, и я перемерила три платья и две кофточки. Платья симпатичные, модного покроя, узенькие книзу и коротенькие.
Сто лет не видела себя в большом зеркале! В моей комнате есть маленькое зеркальце, я становлюсь на табурет, когда одеваюсь на танцы, и рассматриваю себя по частям. А тут вдруг — сразу вся. Даже как-то неловко стало. Вроде я и не я. По-моему, у меня выросли ноги. Я еще в обувном примерила туфли, тридцать седьмой размер. Хорошенькие такие туфельки, бежевые, жутко дорогие. Значит, так, подумала я: или взять эти туфли, или платье с кофточкой. До получки все равно придется стрельнуть денег. Мало платят учителям. Ну, старикам еще ничего: во-первых, у них запросы меньше, а во-вторых, свое хозяйство — у кого коза, у кого корова или поросенок. Возни, правда, у них тоже хватает. Я считаю, что, имея скотину, человек опускается. Он невольно начинает жить частнособственническими интересами. В нашей школе учительница начальных классов Лидия Александровна завела двух коз. От нее даже плохо пахнет, когда она приходит осенью прямо из своего сарая. И она от этих коз неряшливая, у нее ногти грязные. А ведь дети все замечают.
Я сказала как-то об этом Коле Охотникову, а он мне в ответ нахамил:
— Ты дура. Ей без ее коз жить не на что.
— Но ведь я же живу. Ты живешь.
— У нее племянник в городе. Учится в техникуме на двадцать пять рублей стипендии. Что ж она, по-твоему, с двух своих несчастных коз в Рокфеллеры вырвется?
Не умею я с ним спорить. Вот чувствую, что он теоретически не прав, а твердости во мне не хватает. Он всегда рассматривает частный случай.
В общем, в раймаге я купила платье с кофточкой. Столько думала, что даже один автобус пропустила. И еще, конечно, поступила совсем легкомысленно: тут же в магазине надела «все новое, а старые свои вещи попросила завернуть.
К сожалению, в районном центре у меня нет знакомых— никто и не видел, какая я выходила из магазина.
Прямо с автобуса я постучалась к Коле Охотникову.
Был уже вечер.
Он сидел в майке и в трусах подле открытого в темноту окна и свистел.
— Хоть бы ты брюки надел, — сказала я. — К тебе гостья пришла.
— Можно, — сказал Коля. — Отвернись.
Он натянул брюки за моей спиной, а на меня даже не посмотрел.
— Перестань свистеть. Не до свиста, — сказала я. — Меня сегодня вызывали к завроно.
— А пошел он к черту, — сказал Коля. Но свистеть перестал.
— Тебе придется писать объяснение.
— О чем?
— Во-первых, зачем ты давал ребятам свои дурацкие свободные темы. У тебя вообще болтают о чем попало. И во-вторых, это самое главное, почему в твоем классе Гена Мещеряков написал, что ему не нравится «Что делать?» Чернышевского.
— Мне тоже не очень нравится, — сказал Коля. — Устаревшее произведение, к тому же не бог весть как написано. Вкус — вещь историческая. Ведь правда же?
— Не строй из себя идиота, — рассердилась я. — Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Имеется великая русская литература. Николай Гаврилович Чернышевский — гениальный писатель, революционный демократ, на произведениях которого училось несколько поколений замечательных людей. И ты, как учитель, обязан внушить все это своим ученикам.
— Я внушал, — сказал Коля. — Даю тебе честное слово.
— Учитель не имеет права руководствоваться своим личным вкусом.
— Хорошо, сказал Коля. — А ученик имеет право? Ему же шестнадцать лет. Он думает. Есть такой процесс — мыслить!.. По законам своего возраста. Ну ладно, у нас нет проблемы отцов и детей. Но проблема разных точек зрения у нас есть? В шестнадцать лет парень думает так, а в двадцать пять тот же парень считает иначе. Я, например, в школе не любил Пушкина. Ну, не понимал его. Я, например, и сейчас убежден, что огромное количество мещан талдычат, что они обожают Пушкина, ни черта не смысля в нем и никогда не раскрывая его томиков. Но так принято. Не любить Пушкина неприлично. Будешь выглядеть кретином.
— Что ты поставил за сочинение о Чернышевском?
— Четыре. Оно было абсолютно грамотно написано.
— Но это же не диктант, Колька. Это же идейная точка зрения!.. Имей в виду, я буду выступать против тебя на районном совещании.
— Твое дело, — сказал Коля.
— Тебе еще влетит за то, что ты ругал рекомендованные свободные темы.
— Кому ругал? — спросил Коля.
— Хотя бы мне.
— А они откуда знают?
— Я рассказала.