Среди призраков
Шрифт:
– Закир,.
– немного помолчав, сказала она, - скажи мне правду...
– Да, - сказал он.
– Продолжай.
– Ты... Ты куришь? Куришь это? Ты знаешь, что я имею в виду...
– с видимым усилием произнесла она до конца, что хотела.
– Нет, что ты!
– ответил он слишком поспешно, но при этом тут же отвел взгляд, перевел его на сапоги, которые потребовалось в эту минуту застегнуть, и, чтобы она превратно не расценила то, что, отвечая, он отвел взгляд, он поднял голову, улыбнулся и повторил, не моргнув глазом: - Нет, Рена, давно уже, что ты вспомнила вдруг?
– Я так этого боюсь, - сказала она.
–
– Ты не бойся. Все это - чушь собачья...
***
В темном ночном переулке он схватил худого, костлявого человека, похожего на тень, за руку, стараясь засунуть ему в ладонь деньги.
– Достань мне, - попросил он хриплым, задыхающимся голосом.
– Достань. Хотя бы на две мастырки.
– Где ж я возьму?
– тихо, почти шепотом ответила тень.
– Сейчас, знаешь, как с этим стало строго?
– Достань, я прошу, ты видишь, я не могу, мне надо, ну, пойми ты, надо, необходимо, - тоже перейдя на хриплый и потому почти невнятный шепот, продолжал просить Закир.
– Недавно Алигусейна взяли, припаяли ему такой срок, что жить не захочешь, а все из-за торговли анашой, - про должала тень увещевать его, может, и раздумает, кто знает их, может, и не такая уж у него потребность в этом наркотике?
– Ну неужели никого нет, кто продает?
– молящим голосом произнес Закир. Был бы Алигусейи, сейчас я бы и сам взял у него. Потому я тебя и вытащил, чтобы помог раздобыть. Будь другом... Ну...
– Ладно, - нерешительно проговорила тень.
– Есть тут один. Недалеко живет. Но мне он не даст. Я знаю одного его близкого дружка, можно через него попробовать... Сейчас все они стали осторожными очень. И кто самогон гонит, и кто анашу продает... Незнакомого ни за что близко к товару не подпустят. Так что придется того дружка тебе тоже подмазать, чтобы не зря беспокоили...
– Ладно, - сказал Закир.
– Только быстрее. Идем быстрее. Я дам, подмажу дружка, отблагодарю... И если сможешь, возьми побольше, чтобы надолго хватило...
– Постараюсь. Давай бабки. Жди меня здесь, - сказала тень и провалилась в ночь.
***
Когда он минут пять безуспешно провозился с ключом, стараясь, преодолевая дрожь в пальцах, засунуть его в скважину замка, дверь вдруг неожиданно распахнулась, и на пороге он увидел мать, которая, судя по ее виду, еще не ложилась.
– Ты знаешь, который час?
– спросила она.
– Не знаю, - еле ворочающимся языком проговорил он.
– Который?
– Два часа ночи.
– А, - сказал он.
– Где ты шлялся?!
– Отстань!
– огрызнулся он.
– Жрать хочу. Как зверь.
Она, заперев дверь, прошла за ним на кухню, где он, засунув голову в холодильник, что-то ел прямо со сковородки.
– Сколько это будет продолжаться, Закир?
– усталым, жалобным голосом 'спросила Сона.
– Что ты имеешь в виду?
– глядя на нее, как ему казалось, невинным взглядом, поинтересовался он. Он уже немного приходил в себя, но взгляд его. все еще продолжал оставаться мутным.
– Я устала с тобой возиться, - сказала она.
– Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, - сказал он.
– А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?
– .Он еще спрашивает!
– Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.
– Закир... Я тебя умоляю, -
– Не надо продолжать так... Одумайся... Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..
– А что происходит? Что не может продолжаться?
– Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.
Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:
– Мама, я очень устал, поговорим завтра... То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит... Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионеру чтобы ложиться спать с десяти вечера...
– Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить?
– произнесла она, тихо плача.
– Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг... Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все...
– От тебя не пахнет шампанским, - сказала она сквозь тихие рыдания.
– Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..
– Ну, мам, не надо, успокойся, ма.
– Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть.
– Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово... Ну, успокойся...
– Одумайся, Закир, одумайся... Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень... Я могу только просить тебя... Ради твоего же блага... Я прошу, я умоляю тебя - одумайся, не надо этого, брось это, ты же... ты же погибнешь, Закир!..
– последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.
– Ма, - сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом.
– Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..
И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.
***
Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту' минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.