Среди Йоркширских холмов
Шрифт:
Я виновато посмотрел на фермера, и он закатился хохотом.
— Похоже, ученик-то разбирается получше учителя! Кто тебя этому научил, сынок?
— Папа. Он всегда говорит, что в таких случаях легко допустить промах.
— Вот он и допустил, верно? — Фермер хлопнул себя по бедру.
— Ну ладно, ладно, — отозвался я и пошел к машине за пенициллиновой мазью, размышляя, сколько еще таких накладок сын подмечал, разъезжая со мной по вызовам.
Потом, когда мы возвращались по перегороженной дороге, я его поздравил.
— Отлично
Джимми расплылся до ушей.
— Ага! А помнишь, как я даже коровы подоить не умел?
Я кивнул. Большие фермы давно были оснащены доильными аппаратами, но мелкие фермеры нередко все еще доили вручную, и сын всегда следил за ними как завороженный. Мне вспомнилось, как он стоял рядом с Тимом Саггеттом, доившим одну из своих шести коров. Скорчившись в три погибели на табурете, упираясь лбом в коровий бок, старик посылал пенящиеся струйки молока в зажатое между коленями ведро.
Он поднял глаза и перехватил жадный взгляд мальчика.
— Хочешь подоить, парень?
— Ага! Пожалуйста.
— Ладно. Вон еще ведерко. Поглядим, сумеешь ли ты надоить доверху.
Джимми присел на корточки, ухватил по соску в каждую руку и принялся увлеченно их тянуть. Ничего не произошло. Он взялся за два других. С тем же результатом.
— Так ничего же не доится! — воскликнул он жалобно. — Ну ни капельки!
Тим Саггетт усмехнулся.
— Выходит, не так-то это просто, а? Сдается мне, долгонько бы ты выдаивал всех шестерых коров.
Мой сын повесил голову, и старик провел заскорузлой ладонью по его волосам.
— Забеги-ка как-нибудь, и я тебя обучу. Заправским дояром станешь. Недели две спустя, подъехав домой под вечер, я увидел, что в дверях Скелдейл-Хауса стоит Хелен, и лицо у нее очень встревоженное.
— Джимми не вернулся из школы, — торопливо сказала она. — Он не говорил тебе, что пойдет к товарищу?
Я напряг память.
— Как будто нет. Но, может, он просто заигрался где-нибудь? Хелен прищурилась в сгущающиеся сумерки.
— Непонятно… Он всегда забегает домой предупредить нас.
Мы безрезультатно обзвонили его школьных друзей, и я отправился рыскать по Дарроуби. Заглядывал в узкие извилистые дворы, заходил ко всем знакомым, слышал один и тот же ответ: «Нет, к сожалению, мы его не видели» и извинялся с принужденной бодростью: «Большое спасибо. Простите, что побеспокоил вас», чувствуя, как сердце все сильнее сдавливает ледяная рука.
Когда я вернулся в Скелдейл-Хаус, Хелен еле сдерживала слезы.
— Его все нет, Джим. Где он запропастился? Темно, хоть глаз выколи. Какие игры в такой час?
— Явится с минуты на минуту. Не волнуйся так. Объяснение, конечно, окажется самым простым.
Я надеялся, что голос у меня совсем спокойный. И на всякий случай не упомянул о том, что проверил прудик в конце сада.
Мной все больше овладевала паника, и вдруг меня осенило.
— Погоди-ка! Он же говорил, что собирается
Маленькая ферма Тима вплотную примыкала к Дарроуби, и через несколько минут я уже был там. Верхняя половина двери коровника была открыта, и оттуда струился смутный свет. Я заглянул над нижней створкой и увидел Джимми. Скорчившись на табурете, он зажимал в коленях ведро и упирался лбом в бок терпеливой коровы.
— Привет, пап! — весело сказал сын. — Вот посмотри! — Он продемонстрировал свое ведро, в котором плескалось несколько пинт молока. — Теперь я умею доить. Мистер Саггетт показал, что за сосок вовсе не тянут, а перебирают его пальцами вот так.
Меня охватило невыразимое облегчение. Мне нестерпимо хотелось схватить Джимми и расцеловать его. Расцеловать мистера Саггетта, расцеловать корову, и я еле совладал с собой. А переведя дух, сказал:
— Тим, я вам страшно благодарен. Надеюсь только, что он вам не слишком надоел.
Старик засмеялся.
— Да нет, молодой человек. Мы время с толком провели. Паренек он смекалистый. Я ему так и сказал: коли хочешь в ветеринары пойти, значит, должон понимать, как от коровы молоко получают.
В памяти живо запечатлелся тот вечер, когда Джимми понял, как получают молоко от коровы, и использовал свои познания, чтобы в дальнейшем определить мастит и поставить на место родителя.
По сей день я так и не решил, верно ли поступил, убедив Рози отказаться от ее мечты. Возможно, я ошибся. Однако в сороковых и пятидесятых годах жизнь ветеринара была совсем иной, чем теперь. Работали мы главным образом с крупными животными, и, хотя я любил свою профессию, меня постоянно лягали, опрокидывали, пачкали всякой вонючей мерзостью. При всем своем очаровании это была тяжелая, грязная, а часто и опасная работа. Не раз мне приходилось подменять коллег со сломанной рукой или ногой. Да и сам я не один месяц прохромал после того, как ломовая лошадь врезала мне по бедру могучим копытом с железной подковой.
Нередко от меня дурно пахло, потому что никакие антисептики и дезодоранты не избавляют до конца от ароматов, которыми пропитываешься, извлекая разлагающийся плод или послед. Я давно не обижаюсь, когда люди при моем появлении морщат носы.
Порой после возни с телящейся коровой или жеребящейся кобылой — возни, которая затягивалась на долгие часы, — все мышцы моего тела мучительно ныли, и несколько дней я чувствовал себя так, словно по моему телу прогулялись увесистой дубинкой.
Теперь все по-другому. Длинные пластиковые перчатки предохраняют кожу, когда занимаешься зловонной работой, металлические станки обездвиживают крупных животных, и уже не надо лавировать между ними в каком-нибудь тесном проходе. А кесарево сечение избавило нас от тяжких подвигов при родовспоможении. К тому же резко увеличился объем работы с мелкими животными — у нас он теперь составляет половину практики.