Средина. Том 1
Шрифт:
Мудрые слова.
Мудрые, потому как сказаны Богом, Зиждителем, Господом, старшим в роду Небожителей. Они словно отпечатались во мне, а скорей всего отпечатались в самой Есиславе, посему и были такими ясно наполненными.
После гибели родителей, смерти бабушки, которая всегда была моей поддержкой, я боялась смерти. А после поняла, смерть — это всего-навсе продолжение… продолжение не для людей почивших, а для тех, кто остался жить. Продолжение моего пути, стала смерть не только близких, но и моя, и это мне удалось осознать после всколыхнувшихся во мне воспоминаний.
Наверно поэтому свою последнюю потерю, смерть моего сына Богдана, я смогла принять. Принять так, что иные сказали «у нее нет души».
Да в целом они были правы. У
А по Богдану я тосковала долгие недели, какие-то бесконечные, забываясь, только тогда когда приходили воспоминания.
Они являлись густой стеной и будто кадры из кинофильма прокручивали передо мной третью жизнь моего естества…
Глава первая
В зале маковки четвертой планеты стало ноне много светлей. Четвертая планета, как и многое иное, что окружало землян, днесь имела величание. И это величание также многажды размножилось (как и все чего касались мысли людей): Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Марс, Орей, Яр.
Связывая эту планету с Богом Войны, кровожадным, злым, аль вспять могутным, люди вкладывали в данное именование или свой страх, или уважение… почтение… у кого как. Одначе, как и сама планета, так и находящаяся на ней маковка с обитающими там живыми созданиями и Богами, совсем теми мыслями и названиями не интересовалась. Их если, что и занимало, так столь долгий, протяжный срок, меж жизнью Есиславы и нынешним временем, в котором Крушец так и не вселился в плоть… толи испытывая, таким образом, терпение Родителя, толи ища что-то надобное токмо ему одному.
Меж тем в большой четырехугольной зале с зеркальными стенами, и ровным сводом нынче не зрелось фиолетовой его поверхности. Долгие полотнища ярко желтых пузырчатых облаков плотно затянули потолок по всему полотну и насыщенно освещали поигрывающей зябью мерцания само помещение. Своим легчайшим покачивание, пучащихся по всей глади объемных пузырей, они придавали и черному полу густое волнение, словно по той глади перемещались крупные пежины света, изменяя собственный цвет на нем в серые полутона. Облака с особой лучистостью отражались от зеркальных стен и колыхались в поверхности тахты поместившейся посередь залы.
Все это зябкое шевеление и насыщенность, вроде дневного света, располагала к покою. Не то, чтобы к сонливости, но однозначно к умиротворению… К состоянию, когда наслаждаясь степенно льющимся теплом и сиянием, можно, задумавшись, отвлечься от своих обязанностей, огорчений, а может и горестей. Эта несколько необычная для мрачных помещений Димургов обстановка была создана Вежды нарочно для Седми… Седми, первой лучице, за которую он соперничал и Зиждителя которого любил, может даже сильнее младших Димургов.
На широкой, низкой тахте без спинки и подлокотников, напоминающей слегка вдавленное в центре дно озера, покрытой сверху глянцевитой, рыже-огнистой тканной полстиной, подстраивающейся под изгибы фигуры возлежащего на ней, поместился Седми. Он, как и положено, лежал на тахте на боку, чуть-чуть прикрыв очи, впрочем, оставив тонкие щели, сквозь кои просачивался сероватый туман его мышастых очей.
Бог был высоким, сравнительно худощав, узок в плечах и талии. Однако вместе с тем Седми имел идеально правильной формы тело, руки, ноги и голову. Сквозь тонкую-претонкую, молочно-белую кожу заметно проступали оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок. А сама кожа подсвечивалась золотыми переливами света. На красивом, с прямыми границами и вроде квадратной челюстью, лице, находился вздернутый с выпяченными ноздрями нос (сказывающей о порывистости и своеволии его носителя), кораллово-красные с полной верхней и тонкой нижней губы, едва прикрытые прямыми, пшеничными волосками усов. Такими же пшеничными, короткими, прямыми были волосы Бога и борода. Замечательными смотрелись глаза Раса, со слегка приспущенными веками, по форме напоминающими треугольник, где радужки также имели вид треугольника, цвет каковых менялся от блекло-серого до мышастого. Порой радужная оболочка и вовсе становилась темно-мышастой, аль почти голубо-серой с синими брызгами по окоему, смотря по настроению Седми. В мочке левого уха Раса мерцали махие капельки бледно-синего сапфира усыпающие ее по всему окоему. Обряженный в долгое серебристое сакхи, весьма просторное и словно снятое с чужого плеча, по подолу и окоему рукава усыпанное крупными сине-марными сапфирами, Седми ноне выглядел вельми бодрым. Несомненно, так сказывалась забота Вежды и всех тех существ, что наполняли маковку и были призваны исполнять повеления, некогда выданные сынам Господом Першим.
Зеркальная стена внезапно пошла подвижной малой рябью и из нее выступил, войдя в залу Вежды. В отличие от Раса Димург казался не только высоким, но и крепким в стане и плечах, про которого можно было сказать «статный Зиждитель». Его черная кожа, как и у иных Богов, отливала золотом, и сквозь ее тонкую поверхность инолды проглядывали оранжевые паутинные кровеносные сосуды, еще более ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Покато-уплощенной смотрелась голова Бога, поросшая мельчайшими, точно пушок завитками курчавых черных волос. Прямоугольной формы лицо Димурга с четкими линиями, где в целом высота превосходила ширину, завершалось угловатым острием подбородка. Тонкими, дугообразными были брови Господа, крупными с приподнятыми вверх уголками темные глаза, широким и с тем несколько плоским нос, а толстые губы изредка озарялись почти рдяно-смаглыми переливами света. У Вежды, как почти и у всех других Димургов, не имелось волосяного покрова на лице.
Старший сын Господа Першего был одет в красную рубаху и укороченные белые шаровары, на бедрах и щиколотке собранные, точно под резинку. Стан Бога стягивала золотая бечевка в тон тонкой кайме украшающей подол, проемы рукавов до локтя и горловину рубахи. Золотыми казались и сандалии обутые на ноги, сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, и укрепленные на лодыжках златыми тонкими ремешками. Удивительным смотрелся венец Зиждителя, где по коло головы пролегал широкий белый обод твореный из серебра и напоминающий мельчайшие переплетения тончайших волосков шерсти. От того обода вверх поднимались три широкие платиновые полосы, основу коих составляли нити один-в-один, как паутинные волоконца сходящиеся на макушке и единожды окутывающие всю голову. Из навершия тех полос ввысь устремлялся узкий, невысокий столбик на коем располагался схожий с человеческим, глаз. Окутанный багряными сосудами и белыми жилками с обратной стороны, впереди он живописал белую склеру, коричневую радужную оболочку и черный ромбически-вытянутый зрачок. Глаз представлял собой сплюснутый сфероид, каковой иногда смыкался тонкой золотой оболочкой, вроде кожицы, подобием двух век сходящихся в центре едва зримой полосой.
Как и иные Димурги любившие украшения, Вежды был роскошно ими увенчан. Серебряные, платиновые и золотые браслеты поместились на его руках от запястья вплоть до локтя, крупные перстни на перстах, широкая плетеная в несколько рядьев серебряная цепь на шее. Серьги и проколы усыпали мочки и ушные раковины Господа, где мерцали крупные камни василько-синего сапфира и фиолетового аметиста. Не менее крупные почти черные сапфиры по уголкам прихватывали очи Вежды, самую малость делая их раскосыми.
Зиждитель, войдя в залу, недовольно оглядел ее, и, остановившись взором на лице Седми, слышимо вздохнул. Еще толика того негодования и черты лица его также резко сменили досаду на благодушие. Димург с теплотой прошелся взглядом по всей покоящейся фигуре брата, и, двинувшись к тахте, негромко молвил своим бархатистым баритоном:
— Крушец вселился.
— Вселился!? Когда? Кто? — несмотря на присущую Богам медлительность торопко выдохнул Седми и широко раскрыл очи, где треугольной формы радужки мгновенно приобрели голубо-серый с синими брызгами по окоему цвет.