Срочно нужен гробовщик (Сборник)
Шрифт:
Грант не спешил перевернуть открытку, ему хотелось получше рассмотреть портрет. Кто этот человек? Судья? Солдат? Принц крови? Человек, несущий бремя ответственности, сознающий ответственность власти. Совестливый до крайности. Сжигаемый внутренним огнем, возможно, максималист. Способный на решительные действия в большом и склонный беспокоиться по пустякам. Кандидат в язвенники. В детстве, наверное, много болел. В его лице было то неизъяснимое, трудно передаваемое выражение, какое свойственно людям, много пережившим, с тяжелым детством,
Грант перевернул открытку, прочитал надпись.
На обороте стояло: «Ричард III. С портрета неизвестного художника. Национальная портретная галерея».
Ричард III.
Так вот это кто! Ричард III. Горбун. Чудовище из детских сказок. Убийца детей. Синоним злодейства.
Снова перевернул открытку и взглянул на лицо. Так, значит, вот что пытался изобразить художник в этих глазах. Значит, он видел в них отражение души, терзаемой призраками?
Грант долго рассматривал лицо и удивительные глаза Ричарда. Удлиненный разрез глаз, невысокие брови, морщинка у переносицы — видно, удручен чем-то. Сначала кажется, Ричард пристально смотрит куда-то, но, вглядевшись, понимаешь, что у него отсутствующий, невидящий взгляд человека, погруженного в собственные мысли.
Когда вошла Карлица, Грант все еще рассматривал портрет. Он давно не видел ничего подобного. В сравнении с Ричардом портрет Джоконды казался простой рекламной афишкой.
Карлица, взглянув на нетронутый чай, коснулась рукой чуть теплой чашки и сердито нахмурилась. У нее есть дела и поважнее, чем таскать туда-сюда подносы с чаем, а вот некоторым, видно, на это наплевать.
Вместо ответа инспектор протянул ей портрет. Что она думает об этом человеке? Если бы он оказался среди ее больных, каков был бы ее приговор?
— Печень, — сказала она как обрезала, взяла поднос и вышла, стуча каблучками в знак протеста, чопорно жесткая в своем крахмальном одеянии.
В палату вошел хирург, привлекавший Гранта своей вежливостью и рассеянно-беспомощным выражением лица. Его диагноз был другим. Когда Грант попросил его взглянуть на портрет, он, с любопытством всмотревшись в лицо на открытке, сказал:
— Полиомиелит.
— Детский паралич? — подхватил Грант, тут же вспомнив, что Ричард был сухоруким.
— Кто это? — спросил хирург.
— Ричард Третий.
— Правда? Интересно.
— Вы знаете, что у него одна рука была атрофирована?
— Да? Я не помню. Мне казалось, он был горбат.
— Это тоже.
— Зато я помню, что он родился со всеми зубами и глотал живых лягушек. Значит, мой диагноз на удивление точен?
— Необычайно. Что вас побудило назвать полиомиелит?
— Трудно сказать. Так сразу не ответишь. Наверное, просто выражение лица. Такие лица бывают у детей-калек.
— От придворного художника, видно, требовался какой-никакой такт. Это с Кромвеля пошла мода на портреты без прикрас — пусть, мол, будут бородавки и все прочее.
— Как мне кажется, — сказал хирург, рассеянно глядя на гипсовую ногу Гранта, — тогда-то и возник этот снобизм наизнанку, от которого мы до сих пор не можем излечиться. Знаете, верно: «Я простой человек, во мне нет ничего особенного». И точно нет — ни хороших манер, ни вкуса, ни широкого жеста.
С отсутствующим видом ущипнул Гранта за большой палец ноги.
— Страшное извращение. Просто какая-то эпидемия. Говорят, в Штатах политик, который покажется избирателям в пиджаке и галстуке, может ставить крест на своей карьере. Подобное «чванство» не в чести. «Свой в доску парень» — вот идеал. На вид здоровый, — добавил хирург, указывая на большой палец, и снова, уже по собственной инициативе, взял открытку, лежавшую на одеяле. — Любопытно, а вдруг и правда это детский паралич? Тогда становится понятно, откуда у него усохшая рука.
Он размышлял, не собираясь уходить.
— Во всяком случае, интересно. Портрет убийцы. Как вы думаете, он, как убийца, типичен?
— О типичности вообще не стоит говорить. Причины убийств слишком различны. Но ни из собственной практики, ни из других дел я не могу вспомнить ни одного убийцу, который напоминал бы мне Ричарда.
— Впрочем, он в своем роде вне конкуренции. Хотя бы потому, что не знал угрызений совести.
— Пожалуй.
— Однажды мне довелось видеть Лоренса Оливье в роли Ричарда Третьего. Потрясающая картина сублимированного зла. Актер все время балансировал на грани гротеска, ни разу ее не переступив.
— Когда вы увидели портрет и еще не знали, кто это, вам не пришло в голову, что перед вами убийца?
— Нет, — сказал хирург, — я подумал, что это больной человек.
— Странно, я ведь тоже не разглядел в нем преступника. Но я прочел на обратной стороне его имя, я знаю, что это Ричард Третий, и не могу избавиться от мысли, что вижу на его лице печать злодейства.
— Ну, я думаю, печать злодейства, как и отражение прекрасной души, существует только в воображении смотрящего. Что ж, я загляну снова поближе к концу недели. На боли, надеюсь, не жалуетесь?
Как обычно, вежливо и безучастно, он попрощался и вышел.
Грант продолжал рассматривать портрет и удивляться, как он мог совершить такую непростительную ошибку: принять одного из самых страшных преступников всех времен за судью, подсудимого — вообразить на судейском месте, и тут вдруг ему пришло в голову, что портрет Ричарда был среди других открыток и, как все они, должен был служить иллюстрацией к предполагаемому теоретическому расследованию.
Значит, и в жизни Ричарда III была какая-то тайна?