Срок – сорок
Шрифт:
Отец приехал в Ленинград из Белоруссии. Его отец, мой дед, был военным и служил в Восточной Германии, где папа провел пять счастливых лет своего детства, слушая западную музыку и проказничая. После возвращения в Советский Союз семья осела в городе Гродно на границе с Польшей. Дед сильно пил, и бабушка развелась с ним.
Бабушка по отцу – заслуженный учитель Белорусской ССР. Русский язык и литература. Это она читала мне в детстве Гоголя и Салтыкова-Щедрина, а я катался по полу от удовольствия и смеха. Она во мне души не чаяла. Каждое лето мы с младшим братом приезжали к ней на каникулы. Она тоже вкусно готовила и сочиняла для нас целые сериалы сказок.
К брату Вове я в
2
Сиблинги – братья и сестры или близкие родственники одного возраста, часто пребывающие в ревностных, конкурентных отношениях друг к другу.
Итак, весной 2007 года я попал в ПНД. Мне прописали «Зипрексу», американский нейролептик. Под ним я почувствовал себя настоящим овощем на грядке. Нейролептик срезает верхний слой эмоций, ты попадаешь в какую-то барокамеру, где можешь функционировать, но прежние краски, цвета жизни, вплоть до вкусовых ощущений, больше не возвращаются. Всё превращается в серое междоумье. Понижается потенция, утром трудно встать, пива не выпить. Во-первых, потому что его нельзя смешивать с лекарством, во-вторых, потому что не чувствуешь от него никакого удовольствия, только ватное отупение и сонливость.
Меня выписали через несколько месяцев, когда дневной стационар закрылся на лето. Я получил рецепт и пошёл в аптеку за «Зипрексой». Ехать пришлось в центр, на улицу Восстания, потому что система распространения лекарств по льготным рецептам работает кое-как. Там меня встретила злобная старушка, которая сказала, что рецепт выписан неверно, в латинском названии допущена ошибка. На следующий день я вернулся в ПНД и попросил переписать рецепт. Участковый врач Елена Николаевна воскликнула: «У меня по латыни была пятёрка, что она о себе думает!» Так меня эта старушка отослала два раза, на третий я просто не пришёл. Ходить было трудно, ноги еле волочились, необходимость спускаться в метро выматывала.
В какой-то момент мне это всё надоело. Я пришёл к Елене Николаевне и сказал, что хочу в больницу. Я думал, что меня ждут светлая палата и внимательный персонал. Я был очень наивен и скоро понял, что это очередная ловушка.
В больнице у меня забрали документы, крестик и всю одежду. Оставили только зубную щётку и шампунь. Одели в пахнущую плесенью робу и отвели в тёмную палату на шесть человек без дверей.
Я попробовал местную еду. Это были три капустных листа в мутной жиже. И хлеб. Я не мог это есть. Мне прописали галоперидол, как и всем в больнице, потому что ничего другого у них просто не было. Он вызывал сильную жажду. Но пить разрешали только в обеденное время.
Когда пришли родственники, мама и брат, у меня уже сводило живот от голода и жутко чесалась голова, потому что мыться было негде. «У нас
Мне повезло. У меня были родственники на воле, которые приносили мне еду и заставили персонал разрешить мне помыть голову под краном, торчащим из стены на уровне пояса, под холодной водой. Через несколько недель меня перевели на «Шепетовку», отделение реабилитации больницы им. Степанова-Скворцова, попросту Степашки, или Скворечника. Там мне вернули мою одежду и мобильник, разрешили пользоваться библиотекой и пить чай в столовой, когда я этого захочу.
Примерно полгода я принимал «Зипрексу», потом бросил. Краски так и не вернулись за это время. Я потерял почти все прежние связи с людьми. Мой лучший друг, с которым мы дружили с детства, и Миша, мой любовник, в один голос сказали, что я всё выдумал и просто напуган, ничего серьёзного со мной не произошло. Мне было обидно до слёз. Сейчас как никогда я нуждался в дружеской поддержке, общении.
Через год, весной 2008 года, я снова начал уходить в психоз. Медленно навалились параноидальные мысли. Я держался до последнего. Перестал спать и есть. Мог час стоять в магазине и не помнить, что надо купить.
Грёзы мои отчасти продолжали то, что снилось наяву в 2007 году. Как будто бы существует заговор поваров Петербурга против меня, некая узбекская мафия хочет меня убить.
Дело в том, что в 2006 году я в течение нескольких месяцев работал поваром в японском, затем французском ресторане. В «Евразии» из меня сделали повара за три дня, научив всему. Я пошёл работать в горячий цех, «на горячку», сутки через два, по восемнадцать часов в беготне и суете на ногах. Шеф Юра сразу спросил:
– В армии был?
Я говорю:
– Нет.
– А что так?
– Мама не пустила.
– Исправим, – с усмешкой процедил Юра.
«Я щас заставлю вас бритвой пол скрести!» – орал он на меня и моего напарника Дилшота, паренька из узбекской деревни без документов и среднего образования.
Работа была адски тяжёлая. Я похудел на два размера. Перенёс на ногах воспаление лёгких, потому что необходимых выходных и больничных не давали.
…
Так вот, в моем бреду существовали две группировки поваров, узбекская, из «Евразии», и другая, из французского ресторана, где я наговорил про узбеков и «Евразию» такого, что мало не покажется.
Ещё были группировки писателей-геев и писателей-натуралов во главе с критиком Вячеславом К., который был как бы на моей стороне и хотел спасти от поваров и геев. Но сделать он это собирался следующим способом. В магазине под моим домом работал его человек. Я должен был обратиться к нему за помощью, и тогда он кастрирует меня, поможет принять ислам и эмигрировать в какую-то среднеазиатскую пустынную страну, где никто меня не достанет.
Последней ночью накануне обращения к врачу я жёг картины порнографического содержания, собирал вещи, выбрасывал «компромат». Мне грезилось, что вот-вот придут люди от узбекских поваров, устроят «шмон» и убьют меня, если им что-то не понравится.