Сшитое сердце

Мартинез Кароль

Все перешло бы в ее платье: тропинки и города, которых она никогда не видела, и далекое море; все овцы Испании; все книги, все слова и читающие их люди; кошки и ослы – ничто не устояло бы перед ее одержимостью.

Ничто не казалось ей слишком грубым, слишком странным, слишком низким, в ее глазах все было достойным, чтобы обратиться в нити. Она рвала крапиву и огромные листья смоковниц, ломала ветки олив, удерживала под гнетом на дне чана с водой до тех пор, пока не отделятся волокна, а потом мокрыми выбивала о камень, чтобы смягчить. Она испробовала все соединения, ткала полотно, смешивая волокна и добавляя к шелковым нитям, которые ловко добывала из своих коконов, нити попроще, чтобы шелк ярче сиял. Ей удавалось

извлекать из материи больше, чем в ней было. В любой час ее можно было застать с веретеном в руках, она создавала странную пряжу, более или менее прочную, блестящую или матовую, потоньше и потолще, а ее комната тем временем превращалась в питомник бабочек, полнилась взмахами крыльев и наполнялась листьями белой шелковицы – Фраскита не могла решиться ошпаривать все коконы до того, как из них вылетят бабочки. Она вымачивала, а потом отправляла в духовку все растения, какие могли дать ей окрестности. И в конце концов создала волокна, от которых при сушке шел такой запах, что булочник больше не разрешал ей использовать хлебную печь.

Поглощенные своими делами родители едва замечали, что за чудеса она творила. Они позволяли ей вволю вымачивать, сушить, колотить, прясть, ткать, кроить, шить и вышивать. Они ни о чем ее не спрашивали и ни в чем ей не отказывали, хотя им поднадоели и бабочки, и ткани, которые вечно хлопали на ветру за домом. Они решили, что отныне она совершенно свободна во всем, что касается шитья и одежды.

В конце концов Фраскита освоила ретичелло и мерёжки, научилась плести сеточки и кружева, она прорезала и заполняла отверстия, целыми днями работала, наслаивая ткани одну на другую, показывая в прорезях под полосами белого шитья иную белизну атл [3] асной подкладки.

3

Ретичелло – игольчатое кружево XV века, мерёжки – кружевные строчки, получающиеся путем выдергивания отдельных нитей из ткани.

Фраскита превратила застиранное бесформенное платье в роскошный белый цветок. Вырезы и вставки, тончайшие вышивки и изящные аппликации преобразили старую тряпицу, за век навидавшуюся свадеб и брачных ночей.

Платье было готово, а родители все еще не назначили дату венчания.

Ждать вскоре стало невтерпеж, и Фраскита решилась задать вопрос отцу, к которому никогда не обращалась напрямую.

– Тебе не пристало меня расспрашивать! Боже правый! – возмутился степенный крестьянин, как всегда сопровождая имя Божие торжественным жестом. – А выйдешь замуж – и мужа не вздумай расспрашивать. Ты не должна с ним говорить, пока он сам не захочет, и смотреть на него, пока он сам на тебя не посмотрит.

Но вопрос, похоже, даром не пропал – через несколько дней мать дала Фраските пять кусков полотна и велела сшить из них простыни с подзорами.

Наконец-то ее свадьба состоится! Последние оставшиеся недели девичества она провела, вышивая скудное приданое своими грезами.

В день венчания Фраскита до рассвета отправилась за белыми цветами и ограбила розарий семьи Эредиа. Там ей повстречалась большая Лусия с распущенными волосами и в платье с блестками – она отплясывала, подыгрывая себе на аккордеоне. Фраскита тепло поздоровалась с доступной красоткой, немало ее этим удивив, и убежала, сверкая голыми икрами, подхватив подол, отяжелевший от сотен еще сонных цветов, которые, вернувшись домой, она приколет к своему корсажу.

Матери не позволено было помочь ей одеться, и та сидела в зале на скамье в ожидании платья дочери, не сомневаясь, что оно окажется прекрасным, уверенная, что снова увидит чудо. Глаза ее сверкали, раскаленный взгляд зашипел

бы, упав в холодную воду. Но все ее тело было спокойным, лишь взгляд метался, да трепетал красный петух, вышитый на веере, который дочь подарила ей по случаю свадьбы.

Фраскита ни разу не примеряла платье. Она готовилась к свадьбе в одиночестве. Облачившись в платье, будто в новую кожу, она посмотрелась в осколок зеркала, в котором видны были лишь крохи ее. Но каждый кусочек, который в нем открывался, казался ей лучше прежних. Вплетя в темные волосы белые и золотистые шелковые нити, она подняла их и уложила, затем прикрепила к воткнутому в прическу высокому гребню роскошную фату из белоснежного кружева, тонкого, словно паутина. На текучей живой фате, каскадом льющейся на пол, играли тени и свет. Зеркало вместило каждый завиток, каждую подробность этого шедевра. Фраскита впервые увидела свой глубокий взгляд, чернеющий среди всей этой белизны, увидела свой красивый рот и даже поймала незнакомую прелестную улыбку. Поначалу она испугалась этой чужой женщины, идущей на ее свадьбу, не сразу с ней освоилась. Фраскита несколько раз прошлась по комнате и приняла себя.

Мать не удивилась, когда она открыла дверь своей комнаты, но все же обнять ее не посмела, опасаясь помять платье. Стараясь пригасить горящий взгляд, чтобы не повредить роскошное белое творение, она неспешно рассматривала каждый цветок и каждый стежок, не позволяя себе перебегать от фаты к вышивкам у выреза, но тщательно изучая каждую складочку.

Наконец Фраскита прошла через патио и остановилась на пороге. Свита женщин, ожидавших ее, чтобы проводить до маленькой церкви, окаменела. Слышно было только, как ветер шуршит покрывалами. Фраскита затмила сиянием голубую Деву.

Деревня тотчас почуяла, что эта женщина обретает себя среди завитков белой ткани. Поняла по ее походке, по тому, как она покачивалась, озаренная светом, по свободе и особенной четкости ее движений, что эта плоть полностью себя осознает. И возмутилась, глядя, как она идет, раздвигая свои границы, слыша, как она возвещает о себе, словно барабанный рокот бьется о стены.

Великолепным было полное соответствие платья телу этой юной женщины, внезапно заполнившей пустоту, в которой до того она сжималась.

Одними только взглядами не истребить было это новое, вышедшее на свет существо. Поначалу Фраскита не теряла уверенности, ее будто не задевали ни кружившие около нее взгляды, ни движение толпы, инстинктивно собравшейся, скучившейся, сплотившейся перед ней. Она рассекла толпу, не замедляя шага. Огромная людская масса, разрезанная надвое, молча отползала в стороны, затем, злобно шумя, вновь соединялась у нее за спиной.

Толпа, словно волна, катила следом за ней, словно струя яростно бурлила за кормой.

Она прошла через деревню, поднимаясь и спускаясь по каменным лестницам, загоняя тени в дома, когда платье не могло раскинуться во всю ширь на узких улочках. Ткань растекалась по стенам, разрушая плотины. Камни набухали, будто промокашка.

Это была безудержно хлынувшая на улицы вода. И под лаской белоснежной мягкой ткани солнце дрожало между длинных голых ляжек.

В тени сверкнули несколько блесток. Красотка Лусия не пропускала ни одной свадьбы, она была здесь, только она и радовалась, на все это глядя, ничто от нее не ускользало.

Родителей, шедших следом за невестой к маленькой церкви, постепенно поглотила волна.

О них нещадно злословили.

Искали выход, способ прекратить это позорище, ломали головы, строя предположения, кривились от ярости. Обезображенные, перекошенные лица. Дрожащие от бешенства руки и ноги. Толпа корчилась, ворочалась в пыли, выплевывала желчь, переполнявшую рты. Смотреть было тошно на этот чудовищный шлейф, тянувшийся за невестой. У девушки мурашки бежали по коже под платьем.

Набросились на свекровь: