СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)
Шрифт:
— Выкладывай вещи, деньги! — вместо всякого приветствия сказал дежурный офицер. Мои похитители стояли в дверях с безразличным видом.
— Я хотел бы узнать, за что я задержан и почему привезен сюда.
— Откуда я знаю, — ответил лейтенант, — придет завтра начальник, у него спроси.
Так же равнодушно я был обыскан — отобрали бумажник, записную книжку, очки, часы, шарф и кошелек, — отведен в туалет, и сержант распахнул дверь камеры.
Человек пятнадцать, большей частью пьяных, лежали и сидели на грязном полу. Казалось, некуда даже ступить. Запах был нестерпимый, кто-то уже помочился в угол. Через зарешеченное окно без стекла, выходившее в комнату дежурного,
С трудом подвинув двух спящих, я разложил дубленку и прилег на полу. У одного из сокамерников не отобрали часы: было шесть утра. Он сказал, что начальник придет около десяти.
Я лежал, закрыв глаза, но заснуть не мог. Открываю: какая-то страшная рожа передо мной, щетинистая, морщинистая, грязная, вся в синяках, в крови, дышит перегаром. Кто-то матерится бессмысленно, кто-то кричит во сне, размахивает руками. Часам к восьми все начали просыпаться, рассаживаясь по узким лавкам вдоль стен. Один только, с опухшим лицом, без пальто и шапки продолжал лежать на полу. Он, собственно, и попал сюда за то, что хотел спьяну снять пальто с кого-то: на улице было довольно морозно, а куда он свое дел — не знаю.
К тому, что меня привезли из Москвы, все отнеслись без интереса. Сидели хмурые, с похмелья, ожидая суд и расправу. Многие попали за драку, некоторых жены посадили. Сидело много и просто пьяниц. Один, к моему удивлению, тут же выпил собственную мочу, чтобы от него не пахло. Остальные одобрили это. Все почти были здесь уже не первый раз. Просились у дежурного сержанта в туалет, просили, чтоб дверь открыл — дышать нечем. Тот отвечал лениво и вызывал по одному подписывать протоколы.
Веселился только блатной лет тридцати, отпускал шуточки и прибауточки, через несколько часов я увидел его весьма приунывшим — его обвинили в краже и переводили в тюрьму, это был его второй срок. Обратил мое внимание мужчина почтенного вида: он разошелся с женой, получил новую квартиру, поехал на старую за своей мебелью и не отказал себе в удовольствии спьяну всю мебель переколотить — как свою, так и жены, ей самой, я думаю, попало при этом. Теперь он очень убивался и говорил, что много бабам воли дали, слова им не скажи.
Действительно, создался у нас странный вид семьи, где всякие семейные неурядицы решаются только с помощью милиции. Жены все время призывают милицию, мужья садятся на пятнадцать суток или на несколько лет, а потом к этим же женам возвращаются. Впрочем, и мужья хороши.
В полдесятого пришел заместитель начальника отдела, в штатском, как сказали, майор, и началось разбирательство. Вызывали из камеры поодиночке. Майор, сидя за столом, орал: «Сколько мне, негодяи, еще с вами возиться, отравляете жизнь и себе, и людям! Ты сколько не работаешь?! Ты почему пьешь?! Ты почему нассал на улице?! Ты почему рукам волю даешь?!» — и так далее. В ответ провинившийся, стоя перед майором, мямлил что-то, у всех выходило так, что никто ни в чем не виноват. Решения принимались быстро: этому штраф 30 рублей, того на суд получать пятнадцать суток, того к следователю для начала уголовного дела. Одного только, обругав, отпустили.
Кто-то, я слышал, назвал начальнику мою фамилию. «Это я даже смотреть не буду», — ответил тот и ушел.
Народ постепенно начали выводить из камеры — кого в КПЗ в ожидании суда, кого к следователям. Часов в 12 я сказал лейтенанту, зашедшему за кем-то, что сижу с ночи и мне не объяснили, за что я задержан, почему привезли сюда и что со мной собираются
— Не работаешь! — ответил тот.
— Пусть даже не работаю, это ведь не основание для задержания и привоза сюда, к вам-то я никакого отношения не имею.
— Имеешь! — сказал лейтенант и захлопнул дверь.
Так прошло несколько часов. Меж тем ввели в камеру явно сумасшедшего, который непрерывно громко говорил какую-то бессмыслицу. Я вспомнил, как в 1965 году, сразу же после суда, провел я в камере несколько часов с таким нее вот сумасшедшим — и как мучительно это для меня было, казалось, что сам с ума сойду. И вот как я теперь притерпелся: я почти и не замечал этого человека, так, досаждал немного.
Меня перевели в соседнюю камеру, одного, потом привезли двух пьяных женщин и меня вернули в общую. У женщин этих тоже началась дискуссия о работе.
— Сука ты! — кричала одна. — Я какая никакая, но я работаю, я пользу обществу приношу. А ты?
— Проститутка! — кричала другая, но не так уверенно.
— Скоро ли решится дело со мной? — обратился я к старшему лейтенанту, который переводил меня из камеры в камеру.
Тот, по виду армянин, ответил вежливо: «Подождите немного, вопрос решается», — и предложил мне, раз у меня есть деньги, кого-нибудь послать купить мне поесть.
— Послать можно, — сказал я, — но ведь вы, очевидно, обязаны накормить меня.
— Да нет, мы к вам никакого отношения не имеем, — ответил старший лейтенант.
Мне купили две бутылки кефира и булочки. Я попросил также вернуть очки — и тут же их вернули. Вообще со мной делались все любезнее.
Выпив бутылку кефира, я в одиночестве разгуливал по камере: сумасшедшего отпустили, чтобы не возиться с ним. Глядя на закиданные бетоном коричневые стены, я снова чувствовал себя зэком.
В дежурку меж тем ввели нового задержанного. Размазывая кровь по лицу, он заплетающимся языком предлагал старшему лейтенанту забрать себе двадцать рублей, а ему оставить только деньги на троллейбус, чтобы он мог доехать к горячо любимым им детям. У него было два портфеля. Раскрыли один — в нем оказалась только дамская сумка. Начали открывать второй, но что в нем было — я так и не узнал: в дежурку вошли двое молодых людей в штатском, меня сразу же вывели из камеры, а владельца портфелей и сумок втолкнули на мое место.
Молодые люди поздоровались со мной — любезно, но сдержанно, забрали мои вещи, я расписался за купленные продукты. Во дворе ждала зеленая машина, похожая на армейский джип, без каких-либо милицейских знаков на ней, но с милиционером за рулем. Мы снова проехали через центр, мимо зданий УВД и УКГБ и выехали на шоссе, ведущее в Москву. Было 4 часа дня, 21 февраля, суббота.
— Вы знаете, куда мы едем? — спросил молодой человек на переднем сиденье.
— Нет, — сказал я, — я не спрашиваю обычно, куда меня везут, так как мне все равно не отвечают.
— Мы едем в Боровск.
— Зачем же? — спросил я.
— Вот мы приедем, там об этом с вами будет разговор, — ответил тот, подтвердив тем самым еще раз, что ничего не нужно спрашивать.
Старший лейтенант, дежурный Боровского райотдела милиции, встретил нас широкой улыбкой.
— Мы знакомы, мы знакомы, — говорил он моим штатским спутникам. — И с вами мы, кажется, знакомы, — обратился он ко мне, улыбаясь.
Ввели меня в коридорчик за комнатой дежурного, сюда выходили двери КПЗ и слышны были веселые голоса и смех заключенных. Старшина из коридора ободряюще кричал: «Скоро будет чай, ребята!» Все носило довольно патриархальный характер, и я подумал, что среди этих «ребят» мне будет лучше отбывать пятнадцать суток, чем в Калуге.