СССР при Брежневе. Правда великой эпохи

Чураков Дмитрий Олегович

Вот и подошло время в нашем расследовании сводить дебет с кредитом и делать общие выводы относительно тенденций и результатов развития советской экономики в конце 1960-х – начале 1980-х годов. Нужно ведь разобраться, действительно ли удалось добиться стабилизации или хрущевское наследие не позволяло сделать этого? А если все же наступает стабилизация, то за счет чего и какой ценой? Означает ли стабилизация полное благополучие или экономику подтачивали всевозможные болезни? Если все же эти болезни имелись, то какой характер они носили? Поддавались ли лечению или были неизлечимы? Вопросы множатся. Их перечисление было бы легко продолжать и продолжать. Ограничимся рассмотрением лишь наиболее принципиальных. Начнем по порядку. Прежде всего, насколько успешно развивалась экономика страны все эти годы? На этот счет в литературе существует несколько мнений и оценок.

В настоящее время по-прежнему самым популярным, хотя уже далеко не

единственным, является мнение, что к середине 80-х годов XX века советская экономика пришла в состояние кризиса, поэтому считать ее развитие в брежневский период следует тупиковым и неэффективным. Примерно с таких позиций выступал один из главных либералов ельцинского призыва Егор Гайдар. В общих чертах он развивал такую концепцию: при Сталине, подгоняемая страхом и насилием, советская экономика развивалась более или менее успешно. Когда же кнут исчез, она забуксовала. Признаками наступившего кризиса Гайдар называет падение в Советском Союзе плановой дисциплины⁴⁷. С либералом Гайдаром не соглашается историк левой ориентации Шубин. Он предложил смелую, но небесспорную концепцию, согласно которой падение плановой дисциплины не ослабляло, а, наоборот, усиливало советское народное хозяйство, свидетельствовало об увеличении его гибкости, а следовательно – устойчивости⁴⁸. Причины наступивших в стране трудностей историк видит в другом. В чем же?

Шубин пишет о цивилизационном кризисе, кризисе индустриального общества как такового, о котором еще несколько десятилетий до него предупреждали мудрецы «Римского клуба». По мнению Шубина, советское общество должно было форсировать переход на ступень постиндустриального развития, но не могло сделать этого, так как ему мешали сверхцентрализм и бюрократизация⁴⁹. И хотя буквально тут же, на одну строчку ниже, сам Шубин признает советское общество стабильным, он выносит ему неутешительный диагноз. Даже несмотря на то что противоречия между монополизмом власти и потребностями сетевой автономизации постиндустриального типа, по его собственному мнению, могли вызревать десятилетиями, он утверждает, что в СССР стали затухать присущие ему стимулы развития, был достигнут предел роста индустриализма, а сама «система централизованного планирования перестала отвечать требованиям времени, потому что с трудом учитывала качественные показатели», ограничиваясь учетом лишь количественных. Для придания динамизма экономике СССР, считает он, требовалась серьезная структурная перестройка.

Существуют и другие точки зрения на природу имевшихся в недрах советской экономической модели трудностей. Одни из них более экстравагантны, другие – менее; одни из них могут впечатлить своей наукообразностью, а другие, наоборот, удивить своей почти детской наивностью. Но в любом случае отечественные критики советской экономики в наши дни не придумали абсолютно ничего нового по сравнению с тем, что уже несколько десятилетий назад писалось западными советологами. Начиная с рубежа 1960—1970-х годов они громогласно заявляли о грозившем СССР экономическом крахе. Так, о пределах индустриального общества писал такой известный автор, как Р. Арон, который видел в советском и капиталистическом обществе лишь два варианта одной и той же индустриальной цивилизации. Другие авторы, в частности А. Катц, предлагали примерно те же рецепты выхода из «кризиса», что и Шубин. Он настаивал на преодолении косности и централизма устаревшей системы управления народным хозяйством и усилении ее горизонтальной гибкости. Взгляды Гайдара чем-то напоминают теоретические построения другого западного автора – А. Заубермана. Он полагал, что в 1930-е годы советская модель справлялась с поставленными задачами, но позже, когда прежние регуляторы и стимулы были израсходованы, наступил «кризис». О конфликте между производительными силами и производственными отношениями в СССР, о низкой эффективности советской экономики писал советолог О’Брайен. Чем дальше, тем яростнее становились крики о кризисе в СССР, к примеру, в названии книги одного американского автора по отношению к советской экономике употреблялось сразу два определения: кризис и несостоятельность⁵⁰.

Дыма без огня не бывает: на протяжении всего нашего разговора мы сталкивались с отдельными «узкими местами» советской экономики, а сколько их осталось за кадром и ждут своего вдумчивого исследователя: продолжавшееся бегство из деревни, нездоровая экология, исчерпанность трудовых ресурсов и т. д.! От перечисления частностей можно уже переходить к некоторым тенденциям. Взять, к примеру, пресловутые «механизмы»: затратный и торможения. В перестроечные годы и некоторое время потом о них чего только не писалось! Их общего определения, так же как и определения самого понятия

«застой», в литературе не встретишь, но общее представления об их проявлениях вполне можно составить. Взять, к примеру, механизм торможения. Это то самое явление, которое мы анализировали в связи с нараставшим нежеланием «красных директоров» продвигать НТР. Внутренние пружины затратного механизма столь же очевидны. Когда цена определялась количеством затраченного сырья, топлива и рабочего времени, становилось выгодно их разбазаривать, а не экономить, – за все платили государство и простые потребили.

Если о механизме торможения и затратном механизме в годы горбачевской «перестройки» распространялись много и с охотой, то о других проблемах советской экономики стыдливо или злонамеренно помалкивали и помалкивают до сих пор. Оно и понятно: ведь при определенной ловкости любой пройдоха сможет механизм торможения и затратный механизм преподнести доверчивой аудитории как некое доказательство порочности плановой экономики! Те процессы, о которым говорим мы, совсем иного рода, их уже не так просто объявить порождением социализма, поэтому изворачиваться и лгать приходится гораздо профессиональней, а то и грубее! О чем идет речь? Вспомним, как в те же годы горбачевской «перестройки» публицисты и либералы изображали эпоху НЭПа: под влиянием обстоятельств большевикам пришлось пойти на хитрый маневр и разрешить в стране товарно-денежные отношения. Однако как только большевистская диктатура окрепла, она руками Сталина расправилась с нэпом. В действительности у НЭПа имелись и своя оборотная сторона.

Новая экономическая политика помогла, конечно, выбраться из кризиса, порожденного военным коммунизмом, но, в свою очередь, НЭП, с его допущением рыночных методов хозяйствования, вернул в нашу экономику типичные для капитализма циклические кризисы перепроизводства. Циклическими эти кризисы называются потому, что всякий раз за подъемом следует период падения, а потом длительный период собирания сил, депрессии, стагнации, если угодно – застоя. Да-да! В стране еще в 1920-е годы нечего было есть, промышленность еле-еле оживала, а кризисы перепроизводства уже были налицо: населению не хватало денег купить самое необходимое, вследствие чего происходило затоваривание. Именно эти кризисы, их долгосрочные последствия и подточили нэповскую систему, заставив советское правительство отказаться от НЭПа, а злая воля Сталина здесь ни при чем! Вот такие же циклические кризисы перепроизводства вернула в нашу действительность и хрущевско-косыгинская реформа.

К слову сказать, в развитых капиталистических странах середина 70-х годов прошлого века так же была отмечена таким вот очередным кризисом очень ощутимых масштабов. Конечно, проявления механизмов кризиса перепроизводства в СССР и на Западе были принципиально несхожи. Дело в том, что к тому времени в СССР ведущим экономическим законом был основной закон социалистической экономики – закон планомерного развития. Действие этого закона благотворно сказывается на всей народно-хозяйственной жизни. Это благотворное воздействие, прежде всего, гарантирует страны социализма от разрушительных последствий циклических кризисов, свойственных (если говорить философским языком – имманентно-присущих) экономике капитализма⁵¹. Однако закон планомерного развития ограничивает, а не отменяет полностью закон стоимости. Следовательно, он не может полностью отменить и кризисы перепроизводства.

Имея такой мощную страховочную подушку, как плановая экономика, наша страна избежала катастрофического падения производства и уровня жизни, которые наблюдались во многих странах Запада. Но в результате реформы 1965 года в Советском Союзе оживились не только рыночные механизмы управления, но и свойственные рынку теневые моменты. В результате народное хозяйство СССР оказалось более уязвимо, более открыто воздействию действиям закона стоимости, прямым порождением которого являются циклические кризисы перепроизводства. Опираясь на плановое хозяйство, советская экономика, худо-бедно, но смогла «перескочить» самый опасный этап кризиса – падения производства в СССР не наблюдалось ни при Хрущёве, ни при Брежневе. Тем не менее под давлением жестких законов рынка народное хозяйство не смогло избежать длительной полосы депрессии при постепенном затухании хозяйственной жизни⁵².

Значит, все-таки кризис, предел роста, крах, закономерный развал железобетонного монстра? Но давайте не станем спешить присоединяться к таким скороспелым поверхностным оценкам, как бы солидно они ни выглядели и какие бы серьезные и респектабельные ученые мужи и жены их ни высказывали! Попытаемся разобраться самостоятельно. А чтобы самим избежать соблазна выдать желаемое за действительное и соблюсти полную объективность, нам предстоит обратиться к фактам: фактам реального роста экономической мощи нашей страны в годы последних советских пятилеток.