СССР при Брежневе. Правда великой эпохи

Чураков Дмитрий Олегович

Вне зависимости от имевшихся скрытых подводных камней результаты восьмой пятилетки обнадеживали, что говорит о прочности советской экономики и ее устойчивости против возможных негативных воздействий. Национальный доход возрос на 41 %, производительность увеличилась на 37 %. Производство в промышленности возросло на 50 %. В одном только завершающем году пятилетки было произведено промышленной продукции почти в два раза больше, чем за все довоенные пятилетки, вместе взятые. Опережающими темпами развивались машиностроение, радиоэлектроника, химическая, нефтехимическая и другие базовые отрасли. Продукция станкостроения возросла почти на 65 %. За годы пятилетки было сооружено 1900 крупных промышленных предприятий. В строй вступили Братская ГЭС и первая очередь в то время крупнейшей Красноярской ГЭС, было завершено создание Единой энергетической системы Европейской части СССР – самой крупной энергосистемы в мире. Завершилось строительство первой очереди Волжского автомобильного завода в Тольятти. В Москве было закончено сооружение высочайшей в мире Останкинской

телевизионной башни (533 м). Много внимания уделялось отраслям, производящим предметы потребления. Выпуск легкой и пищевой промышленности в годы восьмой пятилетки увеличивался на 8,3 % в год против 6,3 % в предыдущем пятилетии, что позволило заметно сблизить темпы развития отраслей группы «А» и группы «Б». В производстве товаров для населения возросла доля предметов длительного пользования.

В последние два десятилетия в публицистике и научной литературе возобладало мнение, что достижения в реализации восьмого пятилетнего плана вызваны проводившимися в те годы рыночными преобразованиями. Действительность, однако, свидетельствует об обратном. Наибольшие успехи были достигнуты в первые годы пятилетки, когда массовый перевод промышленности на новую систему хозяйствования еще только разворачивался, причем в это время на хозрасчет переходили наиболее передовые, технически оснащенные предприятия, которые и прежде отличались высокими достижениями в работе. Тем самым на рост показателей в самую первую очередь влиял такой фактор, как стабилизация советской системы (после отказа от волюнтаристских метаний хрущевской семилетки, а также вызванные этим позитивные ожидания населения). Помимо этого, некоторые авторы отмечают, что к составлению проекта восьмой пятилетки были привлечены профессиональные экономисты, которые стремились заложить в план наиболее оптимальные параметры экономического развития страны.

К концу восьмой пятилетки темпы развития промышленности вновь начинают снижаться. Как уже отмечалось, многие считают, что причиной этого становится активное сопротивление командно-административной системы внедрению рыночных механизмов. И действительно, многие представители советского руководства отдавали себе отчет, что в перспективе реформа несет в себе немалую угрозу, как могли, противодействовали ей. Часто консервативные настроения приписывают лично Брежневу. При этом высказывается точка зрения, что в выборе экономической стратегии сталкивались две концепции. Первая, косыгинская, предпочтение отдавала промышленности и ее неуклонному реформированию. Вторая, брежневская линия, якобы исходила из приоритета оборонных отраслей и сельского хозяйства, а кроме того, с 1977 года Брежнев, как и некоторые его предшественники, стоявшие во главе страны, особое внимание начинает уделять поступательному движению на восток, в первую очередь освоению Сибири. А для этих приоритетов, как якобы полагали некоторые советские лидеры, необходимости в реформах не существовало, «надо просто лучше работать». В научной литературе существует и другое мнение, согласно которому антиреформаторское большинство в Политбюро возглавлял Н. Подгорный, открыто заявлявший: «На кой черт нам эта реформа, мы и так двигаемся неплохо». Реставраторские настроения по вполне понятным причинам особенно укрепились в результате событий 1968 года в Чехословакии. Ученые, пытавшиеся обосновать необходимость расширения в советской экономике зоны действия закона стоимости, стали подвергаться ограничениям.

Другие авторы, даже весьма уважаемые, полагают, что причиной слабости реформ оказалось сохранение государственной собственности. Это, дескать, не позволяло создать рачительного собственника, консервировало отчужденность работника от средств производства, не позволяло раскрыть демократический потенциал реформы. Такие взгляды восходят к утопическим представлениям идеологов анархизма XIX века, полагавших, что любоегосударство обязательно является врагом общества, душит в нем все здоровое, эксплуатирует и грабит. По-своему перетолковали эту оценку в XX веке либералы. Они убеждают, что противостоит обществу не любое государство, а только советское. В доказательство этого приводят довод, будто экономика нашей страны была строго подчинена произвольно состряпанным планам, развивалась исключительно по указке сверху, подавляла хозяйственную инициативу и заинтересованность отдельного человека. Подчеркнем – подобного рода заявления, если не являются плодом сознательного извращения фактов, просто-напросто насквозь ошибочны, в корне искажают действительность.

А действительность эта такова: даже в самые жесткие годы индустриализации и войны советская экономика развивалась совершенно по иным законам. Даже такой американский советолог, как Пол Грегори, вынужден признать, что советская экономическая система превратила СССР в одну из двух мировых сверхдержав и постоянную головную боль для Запада. Причину этого он видит в том, что в Советском Союзе никогда не существовало той карикатурной системы, которую изображали в своих «трудах» «мыслители», подобные Мизесу и Хайеку. Внутри плановой экономики всегда существовало широкое поле для проявления личной инициативы и заинтересованности и работников, и руководителей. Именно это делало советскую экономику такой живучей, и она просуществовала гораздо дольше, нежели ей предрекали патентованные оракулы либерализма³⁵.

Уже

в момент своего становления плановый механизм был адаптирован для целей учета интереса всех вовлеченных в экономику субъектов. Планирование представляло собой сложный, многоуровневый механизм диалога верхов и низов, государства и общества, руководителей и непосредственных производителей. Система государственного управления экономикой в результате внедрения плановой дисциплины стала гораздо более жесткой, чем в 1920-е годы, но ее гибкость возрастала. По вертикали отдельные звенья системы, в отличие от военного коммунизма, крепились между собой не жестко, а по принципу шарниров в механике, когда нижестоящие звенья получали возможность искать самостоятельные хозяйственные решения в рамках предоставленной им компетенции. Иногда права исполнителей сужались, а иногда – расширялись. К примеру, в годы второй пятилетки хозяйственные возможности средних и нижестоящих звеньев экономии были расширены, и в 1936 году (в соответствии с законом «О хозрасчетных правах главных управлений») главкам промышленных наркоматов предоставлялось право распоряжаться оборотными средствами, иметь счета в Госбанке, заниматься сбытовой и снабженческой деятельностью. Рост хозяйственной самостоятельности ведомств и отдельных предприятий происходит в годы Великой Отечественной войны, и т. д.

Само принятие плана превращалась в многоэтапную систему поиска взаимоприемлемых решений. Если упрощенно представить, как принимался годовой либо пятилетний план, то этот процесс происходил в общих чертах следующим образом. Первоначально органами Госплана собиралась и обрабатывалась вся доступная экономическая информация, составлялись проекты плановых заданий, их варианты. Цель Госплана – в структурном измерении учесть максимально возможное количество экономических интересов. При этом требовалось согласовать их более тщательно, нежели на это способны рыночные механизмы³⁶.

В дальнейшем к работе подключались высшие партийные органы, в первую очередь – Политбюро. Они вырабатывали стратегию развития. После этого над его доработкой трудилось правительство и отдельные наркоматы, согласовывая свои хозяйственные интересы, которые первоначально практически никогда не совпадали. Плодом усилий множества людей становился проект плана, который спускался на уровень предприятий. Там он тоже обсуждался, согласовывался, корректировался, а затем возвращался наверх. Получив доработанные проекты плана от своих предприятий, профильное ведомство сводило их воедино, уточняло проект плана всей отрасли и отсылало свои предложения в Совнарком, где шла притирка уже общих параметров для экономики в целом. После чего в работу вновь включались Политбюро, ЦК, Госплан. Согласованный и выверенный документ поступал в советский парламент, и лишь после этого обретал силу закона. Но и после принятия плана он мог корректироваться и уточняться.

По мнению А.В. Шубина, в 1970-е годы подобного рода согласования велись не только по вертикали, но и по горизонтали, что позволяет историку называть советскую экономику того времени «экономикой согласований». Иногда согласования шли по вполне официальным каналам, иногда нет, но в обоих случаях они в конечном итоге делали систему еще более гибкой и устойчивой. Таким образом, говорить о жестком, командно-административном характере советской экономики не приходится. А поскольку в обсуждении встречных планов на уровне предприятий принимали участие партийные, рабочие и молодежные организации, целые трудовые коллективы, то и об отсутствии демократизма в советской экономике говорить неправомерно. Не следует преувеличивать уровень этого демократизма, но и отрицать его укоренность в советскую систему тоже невозможно. Что же касается того, будто советская экономика не позволяла создать рачительного собственника, то это вообще звучит смешно. Но это смех сквозь слезы: сколько лет уже прошло с того времени, как советская экономика и само Советское государство разрушены, уже и приватизировать почти нечего, а несметных полчищ «рачительных собственников» что-то днем с огнем не сыщешь, зато сколько развелось ворья!

Тем самым все называемые в современной литературе причины кризиса реформы 1965 года таковыми не являлись, по крайней мере не они оказались решающими. Очень важно отметить, что деструктивные процессы начали нарастать параллельно с расширением реформы на все новые и новые хозяйствующие субъекты. Это и не случайно. Первым же реально-ощутимым результатом реформы стало нарушение рыночного равновесия, разбалансировка финансовой системы и подрыв стабильности и покупательной способности рубля (в скобках заметим, что реформу, разрушающую основной инструмент рынка, считать рыночной реформой «очень сложно»!). Комплексный анализ советской экономики показывает принципиальную невозможность проведения, по крайней мере в тот момент, каких-либо рыночных преобразований вообще. Потеря темпа в предшествующее десятилетие не позволило СССР вовремя перейти от экстенсивного к интенсивному развитию. Индустриальная модель, закрепившаяся в 1950—1960-е годы, характеризовалась жесткой зависимостью экономического роста от масштабов вовлечения первичных ресурсов, т. е. от объемов использования топлива и сырья. Это делало советскую экономику заведомо неконкурентноспособной на международной арене³⁷.