СССР: вернуться в детство 5
Шрифт:
Пал Евгеньич крякнул и решительно постучал в дверь.
Не буду вам пересказывать весь наш разговор с этой стервой, иначе начну плеваться. Да, она сделала это специально — аргументируя великолепным лозунгом: «Ну, вы же пионеры и не должны бояться трудностей!» — неподражаемым издевательским тоном.
Да, мне с трудом удалось удержаться в границах приличий — благодаря тычкам Пал Евгеньича и Вовкиной школе ведения споров. А ей не удалось! Под конец нашего «интервью» она орала и шипела не хуже арестованной гражданки Агузаровой.
И —
Потом мы поехали к нам в «Шаманку» и уселись за мозговой штурм — я, Вова, Пал Евгеньич и бабушка. Для начала мы переслушали запись разговора (я лично, уже не психуя, а делая себе пометки). А потом мы четверо составили открытое письмо в редакцию, используя весь свой предыдущий жизненный опыт. И в этом письме было и про злоупотребление полномочиями, и про преступную халатность (а возможно и намеренное вредительство), и про дискредитацию решений пленумов ЦК и про всякое ещё интересное.
Чтобы отвлечься и переключиться, бабушка предложила пообедать, после чего черновик был ещё на раз внимательно вычитан. Пал Евгеньич, который профессионально молотил по клавишам печатной машинки раза в три быстрее меня, сел за мой «Юнис» и набело настучал сразу два экземпляра — себе и нам.
— Ну, что ж, товарищи, — журналист упаковывал свои листы в планшетку, — я искренне надеюсь, что эта неприятная ситуация так и останется отдельным грязным эпизодом и не разовьётся в дальнейшее…
— Баба Рая! — в комнату влетела Арина с вытаращенными глазами. — Ребята! Белая номер четырнадцать сдохла!*
*«Номер четырнадцать» —
это ячейка,
в которой сидит матка.
Сидела. Эх…
— Пи**ец, — сказал Вовка. — Вот и началось…
ИСТЕРИЧЕСКОЕ
Случалось ли вам находиться на пике надвигающегося крандеца? Очень неприятно. Особенно, когда понимаешь, что ничего сделать уже не сможешь. Пал Евгеньич посмотрел на нашу суету и сказал, что поедет договариваться в редакцию, чтоб материал быстрее в номер поставили. Просил кого-нибудь по возможности ближе к вечеру позвонить по ситуации — ну, может быть, всё-таки на этом процесс остановится?
Дядя Валя срочным порядком помчался за ветеринаршей. Надеюсь, он её быстро найдёт.
Вовка ходил по участку и сердито матерился под нос, я тоже маялась тревожным ожиданием и не могла себя ни к чему толком применить.
Часа через полтора дядя Валя привёз Надежду Андреевну. Она тут же направилась в крольчатник, суровая, как Терминатор.
Я подумала, что толку там от меня всё равно нет, взяла текст нашего открытого письма и начала переделывать его под заявление в суд, потому что, чувствую, добром это дело не кончится, а судебное, сами понимаете, по стилистике — это немного другое. Углубилась в текст — и вдруг слышу: орут!
Баба Рая рывком распахнула дверь моей комнаты:
— Ольга! Беги, Вовка бабу какую-то бьёт!
Я вылетела на крыльцо, чтоб увидеть бегущих с разных сторон людей и Вову, который именно в этот момент засветил орущей тётке белым кроликом по мордасам. Тут добежал дядя Валя, сгрёб Вову вместе с этим кроликом в охапку, с другой стороны — Рашидка с тёть Валей, оттеснили встрёпанную посетительницу к воротам. Гвалт стоял такой, что слов не разобрать. Кроме некоторых, не очень печатных, кхм.
Тётку выперли на дорогу, Рашидка захлопнул калитку и задвинул щеколду, возмущённая тётя ещё пыталась что-то орать, но Вова таких ей словесных кренделей навешал, что та развернулась и побежала вниз по улице, совершенно малиновая.
А я стояла и думала: хорошо, что будний день, никого из соседей нет.
— Баб, ставь чайник. Успокоиться надо. Всем.
Баба Рая скрылась в доме, а я пошла к орущей куче наших. Белый кролик сиротливым сугробиком лежал на скамейке.
— Пойду я, — сказал Рашидка, — не помню, в откормочнике дверь закрыл или нет.
— Ты закрой и возвращайся, — попросила я. — Нам ещё договориться надо, чтоб когда милиция приедет, всем одинаковое говорить.
В этом месте родственники как будто поёжились.
— Идите чай пить! — крикнула с крыльца бабушка.
— Пойдёмте, правда. Чё на улице-то стоять?
Вовка шёл последний, и глаза у него снова отливали жёлтыми каёмками.
— Что за баба-то была? — спросила я.
Он оскалился, сдерживая рык:
— Дура эта с родительского комитета. Пришла выяснять, почему запретили экскурсии.
— А у директора она не могла узнать?
— Ты у меня спрашиваешь? — сердито взъерошился Вовка.
— Да ладно, на меня-то не рычи. Я ж за тебя.
— Нет, какая-то тварь явилась!.. — снова возопил Вова, и дальше непечатное про то, что из-за идиотства этой бабы столько говна на нас вывалилось!
Эти чувства я вполне могу понять, да. Мразина с инициативой! Как же я терпеть не могу дур-активисток, сил нет…
И она же ещё явилась претензии предъявлять!
Путём осторожных расспросов я выяснила, как всё случилось. Итак, приехала Надежда Андреевна. И пока она была в крольчатнике, ещё четыре кролика сдохли, прямо у неё на глазах, и добрая половина выглядели удручающе вялыми. Ревущая Арина позвала Вовку — какая уж теперь изоляция, раз падёж пошёл. Вова как раз достал кролика из клетки (зачем, я потом расскажу) — а тут Рашид. Там, говорит, у ворот возмущённая баба, требует объяснить: почему это экскурсии не разрешаете, когда она лично все документы привозила? Вовка как был с кроликом в руках, так и побежал. Дальше слово за слово — ну и финал мы видели.
— Итак, товарищи, — я побарабанила пальцами по столу, — если мы все не хотим, чтобы накрылась медным тазом наша контора, твёрдо держимся следующей версии: каждый из нас занимался своим делом, и тут прибегает эта бабель, ломится в ворота, начинает орать.
— А я её пустил и что? — начал Рашид.
— Нет, ты её не пустил. И никто не пустил, — я оглядела всех, сидящих за столом. — Она орала за воротами, и ты её не пустил именно потому, что женщина вела себя неадекватно.
— Это чё это — «неадык…» ну… это?