СССР
Шрифт:
– Ладно, всё, – сказала Кузнецов.
– Что ладно-то? – спросил я и додумался наконец глянуть на семью с начальством.
Рычев уже косился. Почуял что-то змей носатый. И Элька смотрела. Тревожно. Опять будет дергаться и подыхать от беспокойства за любимого супруга.
Я спросил:
– Сергей, ну ты все понял?
Кузнецов кивнул.
– Короче, молодец, что сказал все-таки. Не дергайся, все будет правильно. Я разберусь. Впредь такие вещи мне сразу говори, без уговоров со стороны, это самое, юных товарищей. Все, пошли знакомиться. – И прикрикнул на Игоря: – И ты с нами, чего встал?
За минуту, которую мы деликатно продавливались сквозь счастливый трудовой коллектив, я совсем успокоился и все решил. Рычев встретил нас отставленным бокалом – руку для пожатий приготовил. Молодец он все-таки, мельком отметил я и сказал:
– Вот, очень рад познакомить. Это Максим Саныч, вы знаете. Это Сергей Кузнецов, и.о. зама по обеспечению, он тут практически все и организовал. И Игорь Бравин, служба персонала наша, она же безопасности.
Тут мне пришлось закашляться, потому что сладкая парочка правдорубов вздрогнула и застыла, причем Кузнецов уставился на Рычева, а Бравин – на меня. Не ожидал вообще такой невежливости.
Когда сильно кашляешь, руки сами собой дергаются. Мои правильно дернулись: подчиненные, поморщившись, выскочили из ступора и протянули руки. Причем Игорь первым – а сам все на меня косился, – а Кузнецов замешкавшись.
Рычев с полупоклоном ответил на приветствие, задал пару ритуальных вопросов про дела и отношение к проекту, предложил чокнуться наконец за наше большое дело, я удостоверился, что против газировки никто не возражает, Элька уже нашла где-то высокие стаканы, я разлил, мы чокнулись, на нас обернулись, мы засмеялись, и всех вроде отпустило наконец. Через пару минут Рычев сместился ко мне и вполголоса спросил:
– А этот где, боровичок?
– Который?
– Ну, снабженец. Кончиков, что ли. Он мне тут с час назад активно все излагал.
– А. Ну, нет его больше. Перетрудился.
– Да?
– Да.
– Интересно. А служба безопасности у тебя давно действует?
– А с завтрашнего дня начнет, – сказал я и принялся хлопать по спине Бравина, который сумел мучительно поперхнуться газировкой.
4
Чье сердце большое в работе горит,
Лишь тот человек в СССР знаменит!
– Всё, – сказал я. – Орать на меня не надо. Закончили разговор. Заявление у Нины оставишь.
Каменщиков, потоптавшись на месте, шагнул к двери. Застыл, резко развернулся, перекосился и мучительно сказал:
– Алик.
– Андрей Анатольич, ты всё сказал, что мог. Я всё понял, но с тобой не согласен. Разговор окончен.
– Да не для меня эти деньги!.. – снова завел Каменщиков, но я перебил:
– Да, непредвиденные, фонд, так всегда делается, так все делают, я всё понял. У нас так не делается. По крайней мере, без спросу. А ты ни Баранову с Фединым ничего не сказал, ни мне ничего не сказал...
– Да с чего ты взял!..
– С того, что я, извини, начальник.
– А я дурак, да?
– Ты не дурак, Андрей Анатольевич. Ты... Ладно, всё.
– Что всё-то? Что всё? Тебе тут напели про меня, подсидеть чтобы, и я догадываюсь, кто Серенький, да? Из-за вшивой пятнашки, ё-мое! Да ты у меня это из зарплаты вычти и столько же штраф возьми, я и не чихну!
– Вычту по-любому, но штраф не возьму. Не в сумме дело. Ты бы копейку зажал, один коп, скобки, прописью – одна копейка, – так же все и вышло бы, я клянусь.
– Да почему?
– Да потому что мы не так договаривались, когда все это начинали. Ты помнишь, как мы договаривались? Все по-честному, по совести, чтобы Союз был не тем, что вокруг. Правильно, или я свищу тут? А крысятничать – это совесть? Под себя заводить – это совесть твоя, Андрей, бляха, всё! Хватит!
Я втолкнул себе в глотку ком воздуха, давя то, что перло наружу. Каменщиков смотрел мне в колени. Я не спеша вернулся за стол, рассортировал бумаги по трем стопкам, поднял глаза на Каменщикова и сказал:
– Прощай, Андрей Анатольевич.
Каменщиков отвернулся к окну и, щурясь на утреннее солнце, сказал:
– Слушай. Ну хочется увидеть, как будет. Это ведь как мечту детства исполнить. А?
– Проворовал ты мечту.
– Алик, ты ж молодой совсем. Чего ты жестокий такой?
– Я не жестокий, Андрей Анатольевич. Просто мы полчаса разговариваем, и ты меня за это время два раза обмануть попытался. А до этого мы с тобой тысячу часов разговаривали – и получается, ты меня четыре тысячи раз обмануть мог, а я и не заметил. А я не могу работать с человеком, который меня четыре тысячи раз... Короче, ладно. Что мы с тобой друг с другом как с первой любовью расстаемся. Иди уж. Машина тебя увезет, билеты закажем.
– И что – это все, что я заслужил?
– Почему? Ты еще две вещи заслужил. Увольнение по собственному, а не по статье, и без шума. И то, что я сейчас с тобой один на один разговариваю.
– А что, при Рычеве своем мог бы и я бы прямо испугался? – с пренебрежением уточнил Каменщиков.
Ну, такую постановку вопроса я понимал и обводил ее без проблем.
– Нет, мог бы при сотрудниках твоих бывших. Чтобы они послушали красивое твое объяснение о том, как пилить бюджет на собственные непредвиденные.
– Они-то меня поняли бы.
– Да? Значит, вовремя я за контроль схватился. Спасибо, Андрей Анатольевич, красиво ты своих сейчас сдал.
Каменщиков развернулся и ровным шагом покинул кабинет, мягко притворив дверь за собой. Я попытался посмотреть входящую документацию, пару раз сбился, потом понял, что все равно ничего не понимаю, включил телевизор, полюбовался рябью трех видов, выключил телевизор, сшиб правую стопку бумаг на пол, собрал ее, решил что пять минут уже прошло, и нажал кнопку селектора.