Ссыльный № 33
Шрифт:
Свыше года ждал Федор Михайлович разрешения об отставке. Наконец в марте 1859 года вышел «высочайший приказ» об увольнении его с награждением чином подпоручика; однако местом жительства состоящему под тайным надзором бывшему государственному преступнику, каторжнику и ссыльному определялся город Тверь. В Петербургскую и Московскую губернии въезд ему был строжайше воспрещен. Но этот укол не слишком уж тронул Федора Михайловича — он был рад и Твери, благо недалеко и до Москвы, и до Петербурга. Он ликовал, несмотря на многие невзгоды и помехи. Он установил связи не только с любимым братом, но и со столичными издателями и редакторами. «Дядюшкин сон» был уже отправлен в Петербург. Он сам уже хотел издавать журнал, где бы мог без
И вот наконец он получает право на выезд по месту нового жительства, и ему вручается временный проездной билет. Уже наступало лето, и в Семипалатинске, смертельно надоевшем ему, водворилась жара с пылью. Впрочем, справедливость требует сказать, что Сибирь, которая так «давила» на Федора Михайловича (по его собственным словам), уже была разгадана им и, несмотря на ее летнюю пыль и крутые зимние морозы, называлась им иногда даже благословенной страной. В последние годы, мытарствуя по ней и добывая себе надлежащее поприще, он стал чаще улыбаться и даже впадал в шуточные настроения, уверясь уже в том, что и в Сибири можно даже субалтерному чину быть вполне утешенным; он с полным правом похвалялся и сибирскими барышнями, нравственными до последней крайности, и сибирской дичью, которая тут летает прямо в городах по улицам и дворам и сама ищет охотников. Тем не менее Федор Михайлович, покидая Семипалатинск, никому не обещал в него возвратиться.
Супруги, благонравно перебраниваясь друг с другом по самым малейшим поводам, стали готовиться к отъезду. Предстоял нелегкий путь почти в четыре тысячи верст, и потому решено было совершить его без всякой торопливости, с остановками и отдыхом во всех крупных городах — в Омске, в Тюмени, в Екатеринбурге, в Нижнем Новгороде, во Владимире. Федор Михайлович купил удобный тарантас, чтоб не причинял беспокойства Марье Дмитриевне, которая хрипло кашляла и могла еще сильнее в пути заболеть. Домашняя утварь и мебель были распроданы и частью розданы знакомым и товарищам по службе. Федор Михайлович с Марьей Дмитриевной нанесли прощальные визиты начальственным лицам и трогательно распрощались со всеми, кто делил их жизнь в семипалатинской глуши. К полной неожиданности и горечи, они узнали о смерти подполковника Белихова: тот польстился на казенные деньги, растратил их и на том распрощался со здешним миром.
Второго июля супруги покинули семипалатинский горизонт и двинулись в дорогу. Прежде всего они заехали в Омск и взяли с собой Пашу, которого решили воспитывать на новых местах, и далее покатили к Уралу. В лесных зарослях Урала их тройка остановилась у границы между Азией и Европой. Они вышли у пограничного обелиска из тарантаса, и Федор Михайлович в наплыве радостных чувств перекрестился и проговорил:
— Слава, тебе, господи, — привел наконец увидеть обетованную землю!
Эта минута заслонила собою все прошедшее.
Впереди была Волга, Москва и новая, новая жизнь.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Попытка решить «проблему Достоевского» художественно-образными средствами и воссоздать сложнейшую фигуру великого писателя в романе сама по себе вызывает невольное уважение.
Наша художественно-биографическая литература (включая сюда и пьесы, и киносценарии), надо сказать, очень редко подымается до подлинного величия и сложности воскрешаемых ею образов гениальных людей прошлого. И здесь утвердилась навязчивая схема, где с одной стороны обаятельный герой-народолюбец, а с другой — всегдашняя светская чернь, созданные всегда с помощью одних и тех же примитивных приемов.
Роман о Достоевском «Ссыльный № 33» — пока скажем — претендует на гораздо большую сложность, больший анализ и широту показа внутренней жизни своего героя. К этому, естественно, обязывал автора и сам реальный прототип. В этом случае
Роман Ник. Арденса — не просто историческая иллюстрация или переодетая современность; это сложное «проблемное» повествование о во многом загадочной молодости Достоевского, о его трагическом внутреннем мире, об идейной «завязи» всего его потрясающего творчества. В этом отношении роман отличается следующими особенностями.
Во-первых, историко-бытовой «фон», вообще то, что окружает героя, на что падает его взгляд, вплоть до мелочей, — это не просто достоверная реставрация «стиля» эпохи по документам и мемуарам; это — прежде всего вещный, зримый мир героев самого Достоевского, воссозданный на материале его книг. Отсюда редкое образное единство книги, единство восприятия в ней, постоянное присутствие испытующего, остро наблюдательного взгляда ее центрального героя — Достоевского, как бы его автобиография или дневник.
Второе: Ник. Арденс не стремится к литературной «занимательности»; может быть, поэтому некоторые стороны жизни его героя, интересные для беллетриста-психолога, опущены или едва упомянуты (например, интимный мир героя). Но зато автор наполнил свой роман глубоким идейным материалом, причем он не страшится на девяти десятых страниц книги излагать обнаженно идеологическую, «скучную» материю — размышления о человечестве, теоретизирование, потоки психологии. Деятельность героя романа Ник. Арденса, по его собственным словам, «вся ушла в голову. Вечное думанье и одно только думанье, и, главное, без всяких внешних впечатлений, чтоб поддерживать эти думы». «В этом была особая тяжесть», — добавляет автор.
Внутренний мир героя романа катастрофичен, подвижен, думы высокие, сознание воспалено, и те петли и зигзаги, которые он делает, яркие картины, которые возникают в нем, с успехом заменяют подчас элемент беллетристической интриги.
В-третьих, там, где Ник. Арденс все-таки дает «внешние впечатления», не включенные прямо в «думанье» героя, — среда, быт, исторические сцены, — там мы находим очень яркие художественные эпизоды. Это либо исторический «жанр» и пейзаж (Невский проспект, салоны, III отделение, Парголово), либо блестящий по разнообразию и живости (хотя несколько «кунсткамерический», гротескный) человеческий типаж (литераторы, члены общества Буташевича-Петрашевского, жандармы и пр.).
В романе изображен Ф. М. Достоевский периода первых литературных выступлений, близости с Белинским, движения петрашевцев, омской каторги — вплоть до освобождения в солдаты. Период, насыщенный идейной жизнью («кружковщина» 40-х гг.), политическими и литературными событиями (революция в Европе, бунты крепостных, Гоголь — Белинский, «натуральная школа» и т. д.).
Ник. Арденс глубоко характеризует содержание идейной жизни Достоевского, назревавшую в 40-е годы драму его мировоззрения. Мало того, что мы непосредственно «читаем» в душе Достоевского, следим за кипением его ума, атакующего современность. Кроме этого, в романе есть «прием». Автор как бы «разыгрывает» духовную драму Достоевского «в лицах». Он проецирует его внутреннее раздвоение вовне, выводя в романе фигуры близких ему людей, влияющих на героя и олицетворяющих несводимые к одному нравственно-идейные силы, сталкивающиеся в Достоевском. Это доктор Степан Дмитриевич и петербуржец Василий Васильевич. С одной стороны — христианская «душегрейка», славянофильство, «осердеченная» реакция. С другой стороны — якобинство, палящая ненависть к угнетению и самодурству, острая боль об «униженных и оскорбленных». И, наконец, так сказать, «трагический рок» этой драмы — это судьба народа, отвергающего барское заступничество, дерзающего по собственному разумению распоряжаться своей судьбой (важную роль поэтому играет в романе сторож, а потом каторжанин в Омске — Михаил Иванович). Все это хорошо, очень «литературно», крепко сделано и очень верно в смысле «историко-идейном».