Стадион
Шрифт:
Шартен прошел дальше, увидел возле Бранденбургских ворот предупреждение о том, что он покидает английский сектор, и почувствовал, что делает это без всякого сожаления. Он долго шел по. Унтер–ден–Линден, затем мимо дворцов по мостам через Шпрее и каналы, все дальше и дальше углубляясь на восток. Многолюдный, шумный Александерплатц закружил, увлек его своей оживленной суетой. Тут шло строительство, тут торговали, тут что–то планировали: давно уже не приходилось видеть Шартену такого бурного оживления в этом большом городе. Он насилу вырвался из этой суеты и пошел вдоль аллеи, часто
До него донесся грохот больших машин, и скоро он очутился на Мартианштрассе. Перед его глазами развернулась панорама огромного строительства.
«Здесь строится стадион Мира! Мы строим его для международных студенческих соревнований! Да здравствует мир во всем мире!» — кричали плакаты.
Тут трудились тысячи людей, и это походило на огромный, поглощенный работой, муравейник. Экскаваторы и скреперы помогали людям подымать огромные массы земли, и глаз Шартена уже различал очертания чаши стадиона.
На Мартианштрассе вышла колонна юношей и девушек — их было не менее трехсот. В воздухе реял плакат:
«УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ ГУМБОЛЬДТА ИДЕТ СТРОИТЬ СТАДИОН МИРА».
Шартен глядел на веселые лица студентов, а в голове его все еще звучал мотив военного марша, так похожего на «Хорст Вессель», и бухали, бухали, бухали тяжелые кованые сапоги.
Студенты прошли с песней и водрузили свой плакат среди десятка подобных надписей. К ним подошел какой–то человек, вероятно инженер, отдал распоряжения, колонна рассыпалась, и через минуту молодежь уже взялась за работу.
А Шартен все думал о виденном утром параде, и три тысячи обреченных солдат показались ему жалкими и слабыми по сравнению с силой, которая бушевала на этом строительстве.
В ушах все чаще звучал марш, топотали сапоги, и невозможно было избавиться от этих воспоминаний. Желая получше разглядеть строительство, Шартен подошел ближе и, стоя возле будущей трибуны, смотрел на работу могучего экскаватора.
— А вы почему стоите? — вдруг раздался над его ухом веселый голос, и перед Шартеном остановился Рихард Баум. Он не знал писателя в лицо, но человек, стоящий без дела среди увлеченно работающих строителей и их добровольных помощников, естественно, вызывал удивление.
— Не знаю, — растерянно ответил Шартен.
— Какую же вам работу найти? — Баум критически оглядел Шартена и подумал, что копать землю этому старику, пожалуй, будет трудно. — Ага! Придумал, — сказал он. — Помогите товарищу делать обмеры.
Товарищем оказался юный студент с рулеткой и колышками в руках. Не дожидаясь согласия Шартена, он сунул ему в руки колышки и сразу же принялся распоряжаться. Старый писатель с удовольствием повиновался. Ему стало весело.
Часа через два они со студентом обмерили все, что было нужно, и Шартен совершенно реально, на основании собственного опыта, представил себе масштабы строительства.
— Все, — сказал студент. —
Он присел на пустой ящик и занялся подсчетами, забыв о существовании Шартена.
Только теперь Шартен почувствовал усталость. Надо ехать домой поспать. Это были чудесные два часа в его жизни.
— Откуда вы, товарищ? — снова раздался рядом уже знакомый голос Рихарда Баума.
Шартен взглянул на него и хитро усмехнулся.
— Из Парижа, — ответил он, еще раз поглядел на удивленного Баума и медленно пошел к Мартианштрассе, вытирая потное, но довольное лицо.
Он поехал к себе в отель на Курфюрстендамм, и чем дальше он ехал на запад, тем яснее звучал в его ушах военный марш и снова загрохотали затихшие было тяжелые шаги солдат.
Портье подал ему телеграмму. Не читая, Шартен поднялся в свой номер. Все тело его было наполнено сладкой усталостью. Он сел на диван и развернул листок.
«Ваш сын Шарль Шартен… смертью храбрых…»
Шартена словно что–то ударило по голове, он вскрикнул и, потеряв сознание, сполз с дивана на потертый и грязный ковер номера отеля «Ритц».
Глава тридцать первая
Высоко над Днепром сияло горячее июньское солнце, и широкая река под его лучами казалась выкованной из блестящего, чуть почерневшего местами серебра. Пляжи Труханова острова были усеяны людьми — июнь в этом году выдался на редкость жаркий. В воде было тесно, как на людной улице, — по всем направлениям сновали лодки и лодчонки, челноки, тригеры, моторки и гоночные скифы. На Слободку и Труханов остров, вздымая винтами темно–зеленую воду, беспрерывно бегали речные трамваи. Неторопливо и важно шлепая по воде плицами, от речного вокзала отчаливал большой пароход «Валерий Чкалов». Путь его лежал вниз по Днепру, мимо Каховской стройки в самое устье, к Херсону.
В лодках, неподвижно поставленных на якоря, милиционеры в белоснежных кителях и фуражках едва успевали регулировать движение и призывать к порядку чересчур лихих пловцов, которые, лавируя между моторками, лодками и пароходами, старались переплыть Днепр.
На водных станциях, расположенных вдоль песчаных плесов Труханова острова, на этой неделе происходили первые в сезоне соревнования.. Спортивные общества после долгого зимнего перерыва и плавания в бассейнах выпустили своих пловцов на открытую воду. Гребцы сели в длинные, похожие на острые ножи, скифы; издали казалось, будто спортсмены сидят прямо на воде, удерживаясь на ней с помощью весел.
В это теплое июньское утро на водной станции «Наука» Нина Сокол командовала группой студентов–однокурсников, которые пришли сюда сдавать нормы на значок «ГТО»; неопытным пловцам предстояло довольно сложное испытание.
Не много времени прошло после зимних соревнований в манеже, после трудного, незабываемого разговора с Максимовым, а в жизни Нины произошла большая перемена. Тогда, поговорив с Максимовым, она подошла к Ирине Гонта и, не глядя ей в глаза, сказала:
— Ты, Ирина, вот что… Ты на меня не сердись, а лучше поручи мне физкультурную работу на курсе.