Стадион
Шрифт:
Не теряя времени, Савва поехал разыскивать Севочку. Когда–то, еще во время их короткой дружбы, Барков показал ему свое жилище — маленькую комнатку в невысоком доме во дворе, выходящем на Цветной бульвар. Когда Савва добрался туда, уже смеркалось. По пути к Севочке, в троллейбусе, Савва рисовал себе химкинский ресторан — и паруса яхт, бесшумно пересекающих водохранилище, и полет белых чаек над застывшей, словно стальной водой, и где–то за столиком в углу ресторана Ольгу рядом с Громовым. С ума можно сойти от этих мыслей! Скорей к Севочке, пока еще не поздно, пока еще можно отомстить.
Савва вошел в длинный затхлый коридор старой коммунальной квартиры, отыскал четвертую комнату и постучал.
— Войдите, — отозвался уверенный низкий голос.
Слава богу, хоть тут повезло: значит, Севочка дома и все планы можно будет сейчас же обдумать. Лучшего он и ждать не мог.
Савва толкнул тяжелую, словно из сырого дуба еде-: данную, дверь, вошел в низенькую, неопрятную комнату и остолбенел.
В комнате все было перевернуто вверх дном. Груды каких–то женских вещей — белья, чулок, нейлоновых кофточек — лежали на кровати и на столе. Сам Севочка сидел посреди комнаты на стуле, покорно сложив на коленях руки. На его бледном, потном лиде застыло выражение тревоги и отчаяния. Два милиционера и какие–то незнакомые люди в штатском ходили по комнате и доставали из дивана все новые и новые пачки вещей.
— Вы кто будете? Прошу документы, — не дав Савве секунды на размышление, обратился к нему лейтенант милиции.
— Я?! — тихо спросил Савва, пятясь к двери.
— Стойте, гражданин! — приказал лейтенант. — Покажите документы.
Зубы Саввы. Похитонова начали выбивать быструю дробь. Вот действительно, если уж не везет, так во всем не везет.
— Пожалуйста, — насилу выговорил он посиневшими губами, протягивая студенческий билет.
— Так, — взглянув на билет, сказал лейтенант и передал его своему помощнику, — приложи к делу, Кондаков.
— Но я не причастен ни к какому делу! — тонким, заячьим голосом воскликнул перепуганный Савва.
— Завтра зайдете к нам на Петровку, и мы выясним, причастны вы или нет, — сказал лейтенант, — а пока придется вам походить без документа. Если кто–нибудь спросит, скажете, что ваш билет у нас, в уголовном розыске. А сейчас попрошу вас сесть и не мешать нам работать.
— Но я не замешан ни в каких уголовных делах, — прошептал Савва, — отпустите меня.
— Этого я не могу, — ответил лейтенант, — не имею права. Если вы участвовали в махинациях гражданина Баркова, то можете предупредить его соучастников, если же вы ни при чем, то завтра или чуть позже нам придется извиниться перед вами. А сейчас, пожалуйста, не мешайте нам работать.
Проклиная все на свете — и свою ревность, и свои намерения, и подполковника Громова, а в первую очередь Ольгу Коршунову, Савва опустился на стул и долго наблюдал, как милиционеры составляли протокол, переписывая груды не то краденого, не то купленного для спекуляции товара. Савва не боялся за себя — ведь он не участвовал ни в краже, ни в спекуляции, значит, завтра все разъяснится. Но сидеть тут было страшно, и по всему телу у него пробежали мурашки.
— А это что такое? — лейтенант взял со стола большую коробку. — Смотрите, товарищ понятой.
В коробке лежала знаменитая коллекция Севочкиных бритв. Их набралось уж триста шестьдесят пять штук, по одной на каждый день года. Это была его гордость.
— Это моя коллекция, — воскликнул он, — не смейте ее трогать!
— Прошу спокойнее, — ответил «милиционер, — трогать не будем, а записать запишем. Нормальному человеку не нужно столько бритв. Тут явная спекуляция.
— Тупой народ, — простонал Севочка, ища взглядом сочувствия у Саввы, но тот отвернулся.
Итак, даже знаменитая коллекция стала одним из пунктов обвинения гражданина Баркова в проведении крупных спекулятивных операций. Да, уж если не везет, то не везет…
Савва вернулся домой только поздно вечером, осунувшийся, перепуганный. Мать, встретив его, как всегда, в передней, только руками всплеснула, поглядев на его лицо.
— Со мною ничего не случилось, — поспешил предупредить всякие расспросы Савва, — просто я слишком много сегодня работал и, очевидно, переутомился.
Мать молча сидела у стола, пока Савва ужинал. Когда он допил чай, она сказала:
— Говорят, скоро в Берлине состоятся международные студенческие игры. Об этом уже сообщали по радио. Ты поедешь?
— Наверное, — ответил Савва, хотя в душе совсем не был уверен в этом.
— А Ольга?.. Ольга Коршунова поедет? — не отставала мать.
— Откуда я знаю? — рассердился Савва. Всякое напоминание о девушке раздражало его.
— О, она–то наверняка поедет! — сказала мать, и Савва почувствовал в ее словах упрек.
Не зная, что ответить, он взглянул на картину Будрицкого, которая висела вверх ногами, и злорадно усмехнулся.
«Так тебе и надо, думай, что она висит правильно». Эта мстительная мысль ничуть его не успокоила. Савва поспешил скрыться в свою комнату.
Но только он лег в кровать, как перед его глазами предстала разгромленная комната Севочки Баркова, а в ушах зазвучал голос милиционера. Это было нестерпимо страшно. Нет, с ним, с Саввой Похитоновым, такого случиться не может.
Да, но как вышло, что единственным его другом в трудный час оказался Севочка Барков?
Верно говорил Федор Иванович Карцев — перед ним только один путь и другого нет. Пусть Ольга Коршунова ездит куда угодно и с кем угодно. Савве нет никакого дела. Он будет работать и тренироваться так, как эти последние месяцы. Он установит рекорд, а там будет видно, кто у кого попросит прощенья.
Савва попробовал сосредоточиться на этой приятной мысли, чтобы успокоиться и заснуть.
Это ему быстро удалось, но и во сне виделся ему тоскливый страх в глазах Севочки, и триста шестьдесят пять бритв тянулись к нему своими острыми лезвиями, словно стараясь проникнуть в самое сердце.
Глава тридцатая
Над стадионом «Олимпия» гремел военный марш, весьма напоминающий гитлеровский марш «Хорст Вессель». Оркестра не было видно, четкие такты. марша слышались из многочисленных громкоговорителей, висевших на столбах. На трибунах — ни души. Зеленое поле тоже пустынно. В синем весеннем небе—.ни облачка. Всюду полный покой и неподвижность. Только марш, задорный, воинственный, гремит металлом труб и медных тарелок, заливается пронзительными голосами фанфар.