Стадион
Шрифт:
В чем это выражалось, Нина сама не знала, но чувствовать себя обиженной было приятно.
Соревнования начались в субботу парадом всех участников и должны были закончиться в воскресенье вечером. Манеж был украшен белыми с голубой полосой флагами спортивного общества «Наука», на стенах висели лозунги и плакаты. Играла музыка. Соревнования напоминали большой студенческий праздник.
Нина Сокол в этот день переживала мучительные колебания. Сначала она решила вообще не показываться на манеже, где проводились соревнования, и держалась этого сурового решения довольно долго — почти до семи часов вечера, то есть до начала
Ведь там, на трибунах, будет много студентов–неспортсменов, почему бы среди них не быть и Нине Сокол? Это даже интересно — все заметят, что она не участвует, и удивятся. Очень хорошо! Итак, нечего сидеть дома, скорее пальто на плечи, шапочку на голову — и в дорогу. Может, она понадобится, чтобы выручить свой факультет. Конечно, ей непременно надо быть там. И, ухватившись за этот предлог, Нина поспешила в манеж.
Она пришла вовремя — парад только начался. Вдоль манежа выстроились студенты всех факультетов Их приветствовал ректор университета и секретарь комсомольской организации; потом торжественно зазвучали гимны Советского Союза и Советской Украины.
Все было так красиво и значительно, что Нина даже забыла о небольшом, всего только университетском, масштабе этих соревнований. К ней никто не подошел, не попросил принять участие, и от этого на сердце было тяжело и неприятно, и где–то зашевелилось сознание собственной неправоты, но признаться в этом не хотелось.
В глубине души еще тлела надежда, что настанет минута, когда для победы понадобится ее помощь.
Небольшие трибуны манежа помещались наверху, как балкон в театре, с них хорошо видно все, что происходит внизу, на беговой дорожке. Нина не отрываясь смотрела на своих товарищей, которые готовились к первому старту. Она видела Ирину Гонта, Валю Волка и других студентов, таких знакомых, близких и в то же время таких далеких сейчас. Нина все острее ощущала недовольство собой и не знала, как от него избавиться.
К ней подошел высокий мальчик лет тринадцати, в черной форме суворовца с широкими лампасами на штанах и красными погонами на плечах; он удивленно посмотрел на нее и очень вежливо попросил разрешения сесть на соседнее свободное место. Девушка сначала взглянула на него мельком, потом повернула голову и вгляделась в его лицо внимательнее. Он кого–то напоминал ей, но кого — она не могла вспомнить сразу.
— Вам, вероятно, кажется, что я на кого–то похож? — спросил суворовец, заметив ее взгляд. — На меня часто так смотрят люди, которые хорошо знают мою сестру.
В этом юном будущем офицере поражало чувство собственного достоинства и уважения к другим. Даже в том, как он заговорил с Ниной, как попросил разрешения сесть на свободное место, как старался ничем не мешать ей, чувствовалась настоящая воспитанность.
— А кто твоя сестра? — спросила Нина и тут же поправилась: — Кто ваша сестра?
— Моя сестра — Ольга Коршунова, спортсменка. Вы, наверное, ее знаете. А меня зовут Леонид Коршунов.
По тону, каким мальчик произнёс эти слова, Нина поняла, что он гордится сестрой, любит ее пылкой, самоотверженной любовью и глубоко убежден, что лучше ее нет никого на свете.
Тем временем начались забеги на шестьдесят метров. На больших щитах обозначалось количество очков, полученных каждым факультетом. Пока что
— Жаль, что вы не можете участвовать в этих соревнованиях, — сказал Леня Коршунов.
— Разве вы меня знаете?
— Знаю. А ваша Ирина Гонта молодец! Если б не она, факультет не набрал бы столько очков.
В его тоне слышалось сочувствие — он был совершенно уверен, что только важные причины не позволили Нине Сокол выступить на этих соревнованиях. Спрашивать об этих причинах он счел невежливым, но узнать о них ему очень хотелось. В самом деле, странно — происходят университетские соревнования, а известная спортсменка сидит одна–одинешенька в публике.
И Нине вдруг захотелось оправдаться перед этим тоненьким, спокойным и таким уверенным мальчиком. Она чуть не начала рассказывать ему о своих переживаниях в последние месяцы, но вовремя спохватилась, просто на кончике языка задержав первое слово. Он, этот маленький офицер, наверное, не понял бы ее, а если бы и понял, то осудил бы. Он счел бы рассуждения Нины явно неправильными. Девушка вдруг рассердилась на Леню Коршунова. Хорошо ему сидеть и толковать про успех факультета журналистики, когда у него самого, должно быть, нет на душе ни пятнышка и никому в голову не придет сказать, что он чего–то не сделал для своих товарищей, для сестры или для своего училища. А если б он запутался, как Нина, то, наверное, не говорил бы таким тоном.
К Нине подошла Карташ.
— Тренировку перенесем на понедельник, — сказала она. — Завтра тут все занято.
— Хорошо, — кивнула Нина. Появление Софьи Дмитриевны показалось ей сейчас неуместным. Скорее бы она уходила!
— А я для тебя приготовила подарок!
Нина вопросительно взглянула на Карташ.
— Смотри, — ответила Софья Дмитриевна, протягивая девушке газету.
Нина посмотрела и увидела большую фотографию, где они были сняты вместе с Карташ. А немного ниже жирными буквами написано:
/Студентка университета, отличница учебы и мастер спорта Нина Сокол обсуждает со своим тренером Софьей Карташ план штурма мировых рекордов.
— Отличница учебы, — произнесла Нина растерянно. Темные буквы плыли перед ее глазами.
— Правда, здорово? — радовалась Карташ.
— Отличница учебы, — еще раз сказала Нина. — Кто это им сказал?
— Конечно, я. — Карташ и не собиралась отпираться.
Нина подумала, как будут издеваться над ней товарищи, и чуть не заплакала. Как же она теперь в университет покажется, если все знают, что у нее три тройки! Как смела Карташ это написать!
— Вы завтра же пойдете в редакцию, — едва сдерживая гнев, сказала Нина, — и скажете, что произошла ошибка. Слышите?
Карташ рассмеялась:
— Что за глупости! У нас ведь так заведено — раз чемпионка, значит, должна быть отличницей.
— Но это же вранье!
— Весеннюю сессию сдашь на «отлично» — вот и не будет вранье.
«Вранье!» — чуть не крикнула Нина.
Ярость застилала ей глаза, и девушка не видела ничего–ни манежа, ни публики, ни спортсменов. Только испуганное лицо Карташ стояло перед ее глазами.