Стадион
Шрифт:
— Довольно, Коршунова, — сказала Вера Петровна. — Пять.
Ольга вышла из аудитории. Вера Петровна поглядела ей вслед и покачала головой.
В коридоре Ольга остановилась, словно раздумывая, за что же теперь взяться, потом пошла вниз к автомату и позвонила Волошиной.
— Я готова, — прозвучал в трубке глубокий грудной голос актрисы. — Встретимся через тридцать минут в метро на площади Маяковского.
Ольге нравилась точность Ольги Борисовны. Сейчас два часа. Значит, она только что закончила репетицию и ждала звонка.
Девушка вышла из института, добежала до Красных ворот, быстро спустилась в метро и через несколько минут уже была на перроне станции «Маяковская». И как раз в это время на эскалаторе спускалась вниз Волошина. Она еще издали увидела Ольгу и улыбнулась ей: та помахала в ответ рукой.
Они проехали до станции «Сокол», потом вышли на улицу и пересели В автобус; еще полчаса по занесенной снегом дороге — и вот уже за холмом темнеют леса Архангельского. Здесь, в живописном парке, когда–то принадлежавшем князьям Юсуповым, помещался санаторий, а при нем — лыжная база.
— Знаете, Ольга, — говорила Волошина, — я что–то не помню, чтобы Карцев давал кому–либо такую нагрузку. Четыре раза в неделю — в зале. Две лыжные прогулки, один раз каток. Не много ли для нас с вами?
— Не много, — ответила Ольга, — он нас к лету готовит.
— Это я понимаю, только уж очень активно он за нас взялся, маникюр сделать некогда.
— Стоп! Приехали! — Коршунова легко соскочила с автобуса.
Они переоделись в небольшой, жарко натопленной комнате. Казенный красный лыжный костюм был, наверное, гораздо богаче всех собственных, более чем скромных туалетов Ольги, и очень шел ей. Сторож, хорошо знавший Волошину и Коршунову, принес грубые башмаки на толстой подошве — они были закреплены за спортсменками, и никто другой ими не пользовался. Че–рез несколько минут обе Ольги в лыжных костюмах вышли из раздевалки и встали на лыжи.
Сильный февральский мороз потрескивал ветвями деревьев в лесах и парках Архангельского. При каждом вздохе легкие наполнялись буйной силой, словно не воздухом, а чистым кислородом были напоены зимние, застывшие в безветренной тишине подмосковные леса.
— Ого–го–го! — вдруг крикнула Волошина, и эхо покатилось далеко–далеко над лесами, откликнулось где–то в полях и снова вернулось назад.
Цепочка лыжников появилась из–за леса. Они быстро катились с горы, и радостно было наблюдать это легкое, стремительное движение.
— Смотрите, Ольга Борисовна, — удивленно сказала Коршунова: — Савва.
Волошина всмотрелась внимательнее. Действительно, вторым в веренице лыжников бежал Савва Похитонов.
— Он очень много тренируется, — ответила Волошина, — мне Карцев уже как–то говорил об этом.
Она произнесла эти слова и внимательно посмотрела на Ольгу, но не могла заметить даже тени сомнения или колебаний.
— Пошли, — сказала Коршунова и, сильно упираясь легкими палками в пушистый снег, двинулась с места.
Как яркие цветы, замелькали их костюмы меж толстыми стволами деревьев, все дальше от парка, глубже в лес, где мало лыжных следов, а воздух напоен крепким запахом сосны. Вдруг лес кончился. Перед спортсменами открылась замерзшая река под горой и простор широкого поля.
Волошина озорно свистнула, сложила палки, чтобы не мешали на крутом спуске, слегка присела и стремглав полетела с горы на застывшую гладь реки — словно пламя мелькнуло по белому снеговому простору.
Коршунова последовала за ней. Больше всего она любила такой бег, почти полет, когда воздух становится тугим и ощутимым, снег поет под лыжами и каждый мускул напрягается, чтобы сохранить равновесие. Она остановилась почти на середине реки, рядом с Волошиной.
Та стояла, разглядывая снег под ногами. По запорошейному льду тянулись два широких рубчатых следа.
Словно гигантские гусеницы проползли по вчерашней пороше, смяли слежавшийся снег и скрылись где–то в синих лесах.
— Танки прошли, — сказала Волошина.
— Ох, должно быть, и холодно сейчас в танке! — поежилась Ольга.
Они побежали дальше, вдоль гусеничных следов, к далекому лесу. Солнце уже спускалось к горизонту, по снегу потянулись длинные голубые тени. Уже немало километров легло между лыжниками и Архангельским. Тело сладко ныло от беспрерывного напряженного движения. Должно быть, скоро пора и возвращаться.
Теперь они стояли на высоком берегу реки, освещенные неярким заходящим солнцем, и советовались, как быстрее добраться до базы.
— Я посмотрю с того холмика, — сказала, срываясь с места, Коршунова.
Но только она приблизилась к снежному холму, как он повернулся, и на Ольгу уставилось жерло танковой пушки. Открылся люк, и на снег выскочил Иван Громов в теплом меховом комбинезоне и шлеме. Холмик оказался отлично замаскированным танком. Даже торчавшая над ним антенна радиостанции очень походила на тоненький прутик молодой осинки.
— Катаетесь, Ольга? — весело спросил Громов.
— Я тут не одна.
— Знаю, мы за вами, должно быть, уже полчаса наблюдаем.
— Иван! — воскликнула, подходя, Волошина. — Ты как тут очутился? Боже мой, да тут целая война идет!
— Я учу своих ребят.
— Где же они?
— Вон там, смотри.
— Товарищ подполковник, — сказал радист, высунувшись из люка, — первый уже почти на месте.
— Хорошо, слушай дальше.
Голова танкиста спряталась.
Коршунова, напрягая зрение, вглядывалась туда, куда показал Громов. В мутной белой дали шевелилось, порой исчезая за холмами, потом возникая снова, несколько темных пятнышек.
— Это и есть мои танки, — сказал подполковник.
С высокого берега перед ними открывались широкие просторы. Впереди, за лесами, за равнинами, лежал город, повитый синеватой морозной мглой, и луч солнца сверкал на серебряном крыле самолета где–то высоко над Москвой.
— Страшная машина — танк, — тихо сказала Коршунова.
— Для врагов страшна, — заметил Громов.
— Нет, это вообще чудовище, — настаивала на своем Ольга. — Посмотрите, какая тишина, какая красота кругом — и вдруг эта машина, бессмысленно по самой своей сути, машина для уничтожения. Все на земле должно жить, давать плоды и созидать, а эта машина…