Стадион
Шрифт:
Совсем недавно он остановил ее возле раздевалки в полуосвещенном коридоре, притиснул к стене, чтобы она не могла убежать, и горячо, почти задыхаясь, заговорил:
— Ольга, пожалей меня, я не могу без тебя жить.
Может быть, ты никогда меня и не любила, так только, забавлялась?
Девушка молчала, по–видимому желая только одного — прекратить этот неприятный разговор и уйти. Она когда–то любила его, быть может, любит и теперь, но ни за что не позволит себе выказать свое чувство. Она глубоко запрячет свою любовь и постепенно избавится от нее — так хочет Ольга, и она своего добьется. И слова Саввы на нее не подействовали. Жизнь уже многому ее научила. Это был еще один памятный урок, и Ольга долго его не забудет.
— Хочешь, я для тебя поставлю мировой рекорд? — хрипло, чуть ли не со слезами, говорил Савва. — Поставлю рекорд и посвящу его тебе, чтобы все на свете об этом знали. Я люблю тебя, понимаешь — люблю! Я страшно виноват перед тобой и знаю это. Я ведь вправду люблю тебя… Неужели ты не понимаешь?
Девушка шевельнула плечами, и Савве пришлось посторониться.
Ольга видела, что Савва взволнован, быть может, он искренне любил ее в эту минуту, но, потеряв к нему доверие, она уже не могла относиться к нему по–прежнему. Слишком много боли причинил он ей, чтобы можно было поверить в такой внезапный перелом. И хотя воспоминание о прежней любви словно клещами стискивало сердце, Ольга без всяких колебаний ответила:
— Пусти меня, Савва. Любовь не фарфоровая фигурка, и, если она разбилась, ее не склеишь. А в искренность твоего чувства я не верю и не поверю никогда… И вообще, наверное, никогда не буду верить словам. Вот и все. Пусти…
Савва вернулся домой и заперся в своей комнате. Не отвечая на расспросы встревоженной матери, он целый вечер провел в одиночестве, размышляя о своей жизни. Сначала ему очень хотелось попробовать самоубийство, но так, чтобы не умереть и в тоже время доказать Ольге, на какие отчаянные поступки толкает его любовь. Тогда она простила бы его. Но эта мысль была такой мелкой и скверной, что Савва раздраженно отмахнулся от нее, как от мухи. Нет, не помогут такие театрально–драматические мысли и поступки. Видимо, нужно хорошо обдумать и, быть может, изменить свою жизнь. Другого выхода нет. А как ее изменить, когда до сих пор Савва Похитонов никогда не задумывался о жизни? Ведь все давалось ему само собой, все подносилось к кровати на тарелочке… А теперь надо самому решать, как жить дальше, чем заслужить любовь Ольги, которая ему нужна как воздух.
С кем же ему посоветоваться в таком сложном деле? С матерью. Нет, она его не поймет, вероятно. Как же случилось, что у него нет такого друга, с которым он мог бы поделиться своими мыслями? Вот, пришла беда, он оказался в безвыходном положении, и даже посоветоваться не с кем.
Только два человека могли дать ему разумный и честный совет — Ольга Борисовна Волошина и тренер Карцев. Да, они, наверное, что–нибудь подсказали бы ему и как–нибудь повлияли бы на Ольгу, но разве после того вечера у него хватит смелости глядеть Ольге Борисовне в глаза? Хотя, вероятно, Волошина лучше всех сумела бы его понять, если он честно во всем признается. Но он никогда на это не решится.
Значит, остается Карцев. Разговор будет нелегкий. Всегда страшно признаваться в своей подлости. Но если надо, значит, надо. А поймет ли он? Да, должен понять. Тогда надо идти.
В спортивном зале, полном яркого, золотисто–зеленоватого света, Федор Иванович Карцев работал с группой студентов–новичков. Поэтому он не сразу заметил Савву Похитонова, и встретились они позже, когда кончились занятия. За это время Савва десять раз решал и перерешал свою судьбу: отказывался от разговора с Карцевым и снова признавал необходимость этого, барахтался и безнадежно запутывался в своих мыслях.
— Федор Иванович, можно вас задержать на несколько минут? — неуверенно обратился он к тренеру.
Карцев удивленно остановился. Он не слишком доброжелательно относился к Похитонову, однако ничем этого не выказал.
— Пожалуйста, входите. — Карцев открыл двери в маленькую комнатку, которая помещалась рядом с просторным кабинетом кафедры и служила раздевалкой для преподавателей. — Я слушаю вас.
— Что мне делать? Как жить дальше, Федор Иванович? — горячо заговорил Савва, словно тренеру уже все было известно.
— Сначала успокойтесь, садитесь и рассказывайте, — уже догадываясь, что привело сюда Савву, сказал Карцев и уселся в широкое кресло. — Говорите, тут нам никто не помешает.
И Савва Похитонов стал рассказывать. И, рассказывая, Савва чувствовал, как возрастает к нему интерес Карцева, как будто что–то новое, до сих пор не замеченное, видел в душе Саввы Похитонова опытный тренер.
— У меня нет отца, мне не с кем посоветоваться, — говорил Савва, — поэтому не удивляйтесь, что я обратился к вам. Как же мне теперь жить? Что сделать, чтобы Ольга меня простила? Как вернуть ее любовь?
Карцев надолго задумался. Что можно ответить, когда речь идет не о каких–то точных вещах, а о самых тонких движеньях человеческой души? Все же и в этом случае он должен найти ответ — ведь такое доверие светилось в глазах юноши! Что же он ему ответит?
— Мне кажется, — начал Федор Иванович, — что никакие слова на Ольгу не повлияют; только поступки, только дела могут ее переубедить. И торопиться не следует. Боль от такой раны не может быстро пройти. Вы подумали об этом?
— Да, я об этом думал. Но как мне теперь быть?
— Может быть, поговорить с Ольгой так же откровенно, как вы говорили со мной? Ведь я сейчас вам верю… Может быть, Ольга поверит и подумает, что вы лучше, чем ей казались? Скажу прямо: до этого разговора я думал о вас хуже…
— Я понимаю… Но ведь теперь она ни за что не согласится меня выслушать. Я уже пробовал говорить с ней. Ничего не вышло. Она смотрит на меня, как на пустое место. Может быть, вы с ней поговорите, Федор Иванович?
— Нет, мне нечего сказать. И не слова тут решают, Савва, а дела, только дела. Вам еще долго вместе учиться. У вас есть время показать, в самом ли деле вы честный человек или только делаете вид…
— Что же я должен делать, Федор Иванович?
— Все — учиться, заниматься тренировкой, работать в институте и на стадионе и все время думать о ней, об Ольге. И каждый хороший поступок, каждый экзамен, каждое соревнование в душе посвящать ей…
Голос Карцева неожиданно дрогнул.
— Скажу вам откровенно: будь я моложе лет на сорок, для меня было бы огромным счастьем любить такую девушку, как Ольга. И если вы сумеете переделать себя, то любовь ваша никогда не останется незамеченной, непонятой… Быть может, и я ошибаюсь, но для вас, Савва, не вижу другого пути.