Стадион
Шрифт:
Эрика знала, что Шиллинг нагло лжет. Он заработал на сегодняшней махинации гораздо больше трех тысяч, но у девушки не было никогда охоты спорить с ненавистным менаджером. Скорей бы он уходил из комнаты и оставил ее в покое! Но Шиллинг не торопился. Он хитро усмехнулся, полез в карман своего широкого пиджака, чем–то зашелестел там и спросил:
— Что вы дадите за свеженькое, неподдельное, давно ожидаемое письмо из Европы?
— Мне? — Эрика вскочила.
— Да, вам.
— Почему оно у вас? Ведь письма от мамы приносят прямо ко мне.
— Оно получено на адрес стадиона и,
И он с поклоном протянул Эрике залепленный почтовыми марками и штемпелями конверт. Девушка схватила его так, будто в конверте этом было ее спасение. С первого же взгляда она узнала почерк Тибора. Значит, он еще помнит ее!
— Я вижу, письмо радует вас больше, чем деньги!
Что он там говорит, этот Шиллинг? Эрика не поняла ни слова, ей хотелось сейчас только одного: чтобы менаджер ушел и она смогла бы наконец прочитать письмо.
— Я, должно быть, принес вам настоящее счастье, — смеялся Шиллинг, — оставляю вас с ним наедине. Желаю обрести хорошее настроение и еще раз благодарю — наша сегодняшняя операция прошла блестяще. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — машинально ответила Эрика, и Шиллинг ушел.
Дрожащими пальцами девушка разорвала конверт и вынула письмо. Этот листок бумаги несколько дней назад был в руках Тибора, любимый касался его, смотрел на него. Боже, какой он счастливый, этот листок бумаги! Эрика впилась глазами в письмо. Пусть сейчас падают атомные бомбы, грянет землетрясение, развалится дом, — она все равно не оторвется от энергичных, немного косых строчек.
«Где ты, любимая? Почему ты так далеко и я не могу тебя видеть? Когда мы встретимся? Я жду тебя! Я люблю тебя! Я полюбил тебя на всю жизнь и никогда не разлюблю!»
Она читала слова, написанные рукой Тибора, даже не вникая в их смысл. Ведь даже глядеть на бумагу, которую недавно держал в руках любимый, — и то счастье!
И только потом, когда улеглось нервное возбуждение, Эрика спокойно и вдумчиво, несколько раз подряд прочла письмо и почти выучила его наизусть.
Тибор писал о занятиях в институте, о тренировке, о будущих студенческих играх, которые состоятся в Берлине. Пока еще не все выяснено, но, кажется, американские студенты тоже будут участвовать в играх. Значит, они снова могут встретиться в Берлине…
Тибор писал, что работает на стадионе, как одержимый, стараясь заслужить право участвовать в венгерской команде на этих играх. Правда, он сомневается, сможет ли завоевать это право, — в последнее время в Будапеште появилось несколько юношей, которые прыгают не хуже его, но он не теряет надежду победить на отборочных соревнованиях…
«А за тебя я нисколько не боюсь, — писал Тибор. — Я уверен, что никто в Америке не пробежит лучше тебя стометровку. Я все время слежу за твоими успехами, — иногда и до нас доходят их отголоски…»
Прочтя эти строки, Эрика похолодела от ужаса. Что, если за последние месяцы она утеряла форму и теперь годится лишь на то, чтобы по заранее установленному плану проиграть Мери Гарден или кому–либо другому, по усмотрению Шиллинга? Нет, с завтрашнего дня она возьмется за работу. Ни одной спортсменке она не позволит обогнать
Эрика вскочила с кровати и прошлась по комнате. Ей хотелось сейчас же начать тренировку, наверстать упущенное, убедиться, что еще. не все потеряно.
И сразу ей вспомнилось то, что произошло сегодня на Янки–стадионе, и все это показалось таким отвратительным, что она отложила письмо. Она не имеет права читать эти чистые слова любви, она даже мечтать о нем не имеет права. Тибор считает ее честной, благородной, и только такую он может любить, а она зарабатывает деньги, обманывая тысячи людей, она заодно с Шиллингом участвует в мошеннических аферах, она грязная, отвратительная, и странно, что сегодня на стадионе толпа не разорвала ее на куски.
Потом она снова схватила письмо, впилась в него глазами и забыла обо всем на свете. Пусть это счастье краденое–, пусть она не имеет на него права, ибо не такой Эрике писал Тибор, но оно единственное на свете, и другого быть не может.
Скоро она знала письмо почти наизусть. Она ясно представляла себе, как выговаривает эти слова Тибор, видела его губы, глаза, улыбку. Потом представила себе, как изменилось бы, потемнело энергичное лицо Тибора, если б он узнал правду о сегодняшнем происшествии на стадионе, и горько зарыдала.
«Все–таки на свете нет ничего сильнее денег, — самодовольно думал Шиллинг на другой день, наблюдая за Эрикой. — Ходила сонная, вялая, а теперь просто не узнать — сила, злость, энергия! И есть же болваны, которые не верят, что за деньги можно купить все, что угодно!»
Менаджер был очень доволен, все больше отличных спортсменов собирается на «Черном Драконе». Вот уже и Мери Гарден, против которой так долго пришлось бороться, появилась на стадионе и поселилась в пансионате Шиллинга. Ее судьбой управляли какие–то невидимые, неизвестные люди, которые в конце концов послали девушку в эту комнату с наклонным потолком и отдали в полное распоряжение менаджера. Мери не видела в этом ничего странного. Надо радоваться, если у нее есть силы и возможность выполнить контракт и если она представляет собой такую ценность для Шиллинга. Словом, по ее мнению, ничего особенного не произошло.
А Эрика чуть не вскрикнула от неожиданности, встретив Мери в столовой пансионата. Что это такое? Скоро все лучшие спортсмены в Америке будут принадлежать Шиллингу, и он сможет управлять ими как угодно — прикажет выиграть или проиграть, и никто не осмелится ему перечить? Вот так история! Вот так честные соревнования! Эрике невольно пришло на ум сравнение с кукольным театром. Куклы–актеры разыгрывают на сцене напряженную борьбу, делают вид, будто ненавидят или любят друг друга, а где–то за кулисами под сценой сидит в удобном кресле Артур Шиллинг и дергает за невидимые ниточки. Как он захочет, так и будет. И она сама тоже кукла, не более чем кукла в прекрасно организованном театре известного менаджера. С ума можно сойти от презрения к себе, от сознания ничтожности своей роли! Но рано или поздно она вырвется от Шиллинга, Иначе и быть не может.