Сталь и шлак
Шрифт:
Он кивнул.
— Надо менять квартиру. Она отказалась написать записку.
— Может быть, она и права, — задумчиво произнес Сердюк. — Я не хотел ждать, пока Валентина вызовет Крайнева, раз подвернулся случай уничтожить его после выступления. Но он не выступил. В этом есть что-то непонятное. Придется его пока не трогать.
— Как не трогать! — воскликнула Мария.
Сердюк молчал. Не так просто было вызвать его на беседу. Он ждал Павла и ни о чем другом не хотел говорить. Молчал он еще и потому, что злился. Постепенно в нем закипало раздражение: собрались втроем в одной квартире,
Стекла вздрогнули от выстрела на улице. Прасолов бросился к двери, но Сердюк преградил ему путь.
— Пусти, Андрей Васильевич, пусти! — яростно шептал Прасолов, пытаясь открыть дверь. — Может быть, это в Павла…
— А если это в Павла, так ты хочешь, чтобы и в Петра?… Чем ты можешь помочь? — И он решительно отстранил Петра от двери.
Только спустя полчаса Сердюк позволил парию выйти на улицу. Петр осторожно выглянул за калитку и сначала ничего не увидел, но постепенно глаза его привыкли к темноте, и он различил какое-то темное пятно посреди мостовой. Прасолов быстро перебежал улицу — перед ним лежал человек, одетый в такую же ватную куртку, какую носил брат. Петр опустился на колени и перевернул человека на спину. Борода, усы, большая рваная рана под глазом…
Вдали послышались мерные шаги патруля. Пригибаясь к земле, Прасолов вернулся во двор и в сенях столкнулся с Гревцовой и Сердюком.
— Ну? — спросили они в один голос.
Петр рассказал о том, что видел.
— А вы собирались идти домой, Мария, — сказал Сердюк, когда они вернулись в комнату.
Мария пренебрежительно пожала плечами и снова уселась в углу. Петр примостился рядом. Он очень любил брата, но хорошо знал его слабости. Большой мастер на разные выдумки, Павел не знал меры, и его часто приходилось сдерживать.
Сердюк снова улегся на кровать и закрыл глаза. Теперь он почти не сомневался в том, что Павел погиб, и его мучило собственное бессилие.
«Что это, выдержка или просто черствость? — думала Мария. — Разлегся себе и лежит, будто не о жизни товарища идет речь».
— Андрей Васильевич, — тихо позвала она, но Сердюк не откликнулся. — Андрей Васильевич, — снова повторила Мария, но он взглянул на нее так, что желание спрашивать пропало.
В комнате долго стояла полная тишина. Когда на улице раздавались шаги, все затаив дыхание прислушивались, но у дома никто не останавливался, калитка не скрипела, и шаги замирали вдали.
— Что нового в городе? — наконец заговорил Сердюк: видно, и ему молчание становилось невтерпеж. — Какие новые распоряжения изданы комендатурой?
— Распоряжений не много, — ответила Мария. — Всем коммунистам приказано пройти регистрацию, организована городская управа, комендант города назначил бургомистра, а тот — десятских и сотских по кварталам. Приказано организовать еврейскую общину. Вот пока все.
— И этого достаточно, — угрюмо отозвался Сердюк.
В окно со двора кто-то постучал осторожно, но настойчиво.
Вошел Павел, мокрый, измазанный, но сияющий. Сердюк радостно бросился ему навстречу, протянул руку и, чего никак не могла ждать от него Мария, порывисто прижал к себе.
— Ну, как?
— Феерия, сказка! — захлебываясь от восторга, заговорил Павел. — Только машина подъехала, Смаковский — из нее и бегом к парадному: чует кошка, чье сало съела, — а машина, как на грех, не отъезжает. Смаковскому уже дверь отворяют, а машина стоит, ну я и дунул два раза по Смаковскому, а остальную обойму по машине, по машине! А сам в ворота и дворами. Одно обидно, не знаю, кому сколько досталось. — И вдруг, переходя на официальный тон, спросил: — Какие будут еще задания, Андрей Васильевич?
— Заданий больше не будет никаких, — сухо отрезал Сердюк.
— Что, повременим?
— Нет, вам вообще не будет.
Все трое удивленно уставились на Сердюка. Он был явно недоволен, но никто не решился спросить почему.
Сердюк не спеша уселся за стол и подождал, пока разместились остальные. Павел не сел, боясь вымазать стул и скатерть.
— Повторите задание, которое вы получили.
Павел понял.
— Как можно было уйти без выстрела? — взмолился он.
— Приказано было уйти в случае явной опасности. Значит, нужно было уйти. Разве можно стрелять на виду у немцев? Вы не вольны распоряжаться своей жизнью: она принадлежит не вам, а Родине. Почему долго не приходил? В облаву попал?
— Да, немцы оцепили квартал. Рыскали по дворам. Но я от них улизнул.
— Вот полюбуйся, что получается. Сам ты мог погибнуть ни за грош. Гревцова рисковала собой, придя позже положенного часа. Братец твой отказался домой уйти. Вот и собрались вчетвером. Представь себе: сейчас облава — и всем нам сразу каюк. Людьми мы еще не обросли, — значит, почти вся организация провалилась бы, и из-за чего? А потом, что за настроения в группе? Вот Гревцова рассуждает так: «Убьют меня — одной меньше». Скажи пожалуйста, какая героиня! Жизни своей не жалеет. А одна — это двадцать процентов организации. Вы что: умирать остались или бороться?
— Бороться, — тихо ответила Мария.
— Если бороться — будем бороться, но только умно, хитро, тонко. Наше дело — уничтожать немцев, но самим выжить. Гореть, но не сгореть. Если уж умереть, так не зря. Вот и договоримся: либо железная дисциплина, либо я с вами не работаю. Других найду. Выбирайте.
Сердюк отошел от стола и снова уселся на кровать, подчеркивая этим, что он не торопит с ответом.
Павел еще не остыл после проведенной операции. Он так стремился поделиться своей радостью, и вдруг вместо похвалы — выговор.
— В подпольной организации дисциплина более необходима, чем где-либо. От нее зависят твоя жизнь, жизнь товарища, успех дела, — продолжал Сердюк. — А вы вносите отсебятину, глупо рискуете. А мне, а нам легко было сидеть и ждать, особенно после этого? — Сердюк показал рукой в направлении улицы. — Расскажи ему, Петр.
Тот рассказал брату, как около их дома только что застрелили человека. Павел слушал, опустив глаза.
«Дошло до него, — думал Сердюк. — Только надолго ли он поумнеет?»