Сталь и шлак
Шрифт:
Валентина не отвечала.
— Я сама должна разобраться в этом, — наконец вымолвила она и сжала руками голову.
— В чем же разбираться, Валя? — спросила Мария, обнимая подругу. — Все совершенно ясно, до ужаса ясно. Я понимаю, ты доверяла ему, он был тебе чем-то близок, но надо преодолеть это чувство. Садись и напиши записку.
— Нет, — снова ответила Валентина, — не напишу, не могу.
— Не напишешь? — возмутилась Мария. — Так, значит, ты будешь сидеть и ждать, пока всех нас повесят на столбах?
Валя молчала.
— Не
— Это твое последнее слово?
— Последнее…
— Эх ты, подпольщица! Ну, смотри, Валентина! Смотри! — Голос Марии прозвучал угрожающе; она повернулась и вышла из комнаты.
— Мариечка, — окликнула ее старуха, — Мариечка! Куда же вы в ночь-то? Переночуйте у нас.
Но в коридоре уже загремел отодвигаемый засов, хлопнула входная дверь.
Валентина продолжала сидеть, низко опустив голову.
Коптилка на столе несколько раз мигнула и погасла. Мать больше не стонала. Слышала ли она? Поняла ли?
— Валюта, — тихо позвала старуха.
Теплова подошла к матери и присела у изголовья.
— Записку-то надо написать, дочка, — медленно произнесла старуха. — Ведь через него одного столько народу пропасть может. Зажми сердце и напиши. Может, начальник твой и не собирался остаться, а пришлось, вот он и спасает свою шкуру.
«Неужели это так?» — с отчаянием подумала Валя.
— Я… еще посмотрю, мама, — сказала она, с трудом произнося слова.
Валя хорошо знала, как добра и доверчива мать. Но сейчас ее слова прозвучали жестко и беспощадно.
Она отошла от постели и накинула на себя платок: ее знобило.
— Валюша! — снова позвала мать. — Прошу тебя, — заговорила тихо, когда дочь склонилась над ней, — не заставляй ты меня брать грех на душу. Уходи из города. Мне все равно помирать — днем раньше, днем позже, меня и Дарья Васильевна как-нибудь похоронит, а тебе, доченька, жить и жить. Немца все равно прогонят. Но этого времени дождаться надо. В городе тебя непременно выдадут — либо Вальский, либо начальник твой, а уйдешь — кто тебя в чужом месте знать будет?
Валентина поправила подушку под головой матери и, глотая слезы, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, ушла в свою комнату. Девушка ясно сознавала, что дни матери сочтены и скоро она останется совсем одна: ведь товарищи теперь отвернутся от нее. Что сделать, чтобы вернуть их доверие? Как оправдаться перед ними? Выполнить требование Марии? Нет, этого она не сделает. Крайнев не мог стать предателем, в этом Валентина была твердо убеждена.
4
Возвратясь с электростанции в свою квартиру, Крайнев долго лежал в состоянии полного изнеможения.
Постепенно силы вернулись к нему, но вместе с ними пришло и сознание ужаса всего случившегося: станция не взорвана, он у немцев.
Крайнев поднялся с дивана, пошарил в карманах, нашел спички, зажег лампу, огляделся. Все было на своем месте: и шкаф с
Его взгляд остановился на большой, очень удачной фотографии Вадимки. Глаза ребенка смотрели ласково и доверчиво.
«Никогда больше не увижу его, — с болью подумал Сергей Петрович. — Никогда! А сын? Что будет знать сын о своем отце? Что тот не выполнил задания и остался у немцев».
— Сын предателя Родины, — подумал Крайнев вслух. — Предатель Родины, — повторил он, прислушиваясь к тому, как страшно звучат эти слова.
Ему вспомнились Дубенко, Макаров, Гаевой. Они верили ему, а теперь… Что думают они? И что о нем можно думать?
В его воображении встала степь, по которой мчались на восток товарищи на своих машинах. Они были на своей земле, среди своих людей. А он?
— Что же делать дальше? — спросил он себя и не нашел ответа; желание исчезнуть, сгинуть навсегда охватило его. — Будь у меня пистолет… — пробормотал он и судорожно сжал руку в кулак.
Внезапно звуки веселой музыки донеслись до его ушей. Он прислушался:
«Что это? Откуда? Радио?»
Ничего не понимая, Сергей Петрович поднялся, вышел в переднюю, потом в коридор. Музыка доносилась из квартиры Лобачева. В напряженной тишине притаившегося дома громко раздавались голоса и знакомый басистый смех Пивоварова.
Бешенство овладело Крайневым.
— Пистолет бы! — снова прошептал он, но уже совершенно с иным чувством, чем минуту назад.
Некоторое время он стоял в коридоре, не зная, что предпринять, как вдруг услышал грохот, доносившийся с улицы.
Сергей Петрович вернулся в кабинет, погасил лампу и осторожно отодвинул штору окна.
По мостовой шли танки. Он машинально начал считать их. За танками на грузовиках следовала пехота.
— Какая мишень! Эх, если б гранату!
Внезапно один из солдат, сидящих у борта машины, вскинул автомат и выпустил длинную очередь по первому этажу. Посыпались стекла. Пронзительный женский крик вырвался из окна наружу.
— Началось, — сказал Крайнев и отошел в глубь комнаты. Со всей ясностью он сознавал трагичность своего положения, и снова перед ним встал вопрос: «Что же делать дальше? Дождаться ночи и уйти? Но куда, к кому? К своим через линию фронта?»
Сергей Петрович представил себе, как он встречается с заводскими работниками, как они обступают его, забрасывают вопросами. Но что он им скажет? Что его провели, как ребенка, и он оставил врагу главный объект целехоньким, на ходу? Его, конечно, поймут, ему поверят, но разве будет легче от этого? Люди выполнили свои задания. А он? Он оказался хуже всех на заводе.