Сталин, Гитлер и мы
Шрифт:
Если бы мы тогда знали, что белорусская столица Минск, далеко от границы, была занята немцами на исходе первой (!) недели войны! На другой день после ее падения, 29 июня, Совинформбюро сообщало: «Наступление танковых частей противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать, что «остановлено» означает падение Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках еще некоторое время будет называться продвижение врага на восток от Минска! Кто-то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток.
Над нами часто летали вражеские самолеты, но вот что характерно: наш ров не бомбили, наверное, понимали, что мы зря стараемся, зато по ночам бомбили мост, днем боялись наших зениток. Под нами аж земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. Однажды утром,
Отступали мы по шоссе или, когда бомбили, шли в стороне от шоссе, но на восток. Страшно не было по молодости. Уверен, что взрослым было куда хуже. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Обменивались, как теперь говорят, информацией. Узнавали о первых жертвах, раненых и убитых ребятах. Оказалось, что многие из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и попали в тыл к немцам.
На Смоленской дороге судьба вырвала меня из отрочества и бросила в суровый мир войны и взрослых людей. Насмотрелся я там… И побрел в иную жизнь по самой многострадальной дороге России. Кто только не осквернял ее тяжкой поступью захватчика! Татары, немцы, поляки, французы… Но одно дело читать об этом, другое – самому идти по прибитой кровью пыли, под надсадный хрип отступающих. Идти в шестнадцать лет, не понимая: что же происходит?! После того, как нас несколько лет готовили к победоносной войне на чужой территории!..
Всю эту нашу эпопею я смог описать в журнале «Огонек» только с приходом гласности и после публикации получил много читательских писем. Приведу отрывки из одного такого послания:
«Я родилась в 1926 году, до войны мы жили в городе Солнечногорске Московской области по ул. Рабочей, 12. Училась в 1-ой городской школе. Когда была объявлена война, был брошен клич: „Все комсомольцы на уборку урожая в Брянскую область!“ Могла ли я от них отстать? Нас выгрузили на ст. Жуковка. Местные жители, увидев нас, почему-то плакали, оказалось, что их дети были вывезены на уборку в Московскую область… А через несколько дней мы начали рыть противотанковые сооружения. Несколько раз нас бомбили, были жертвы… Потом выучили нас на сандружинниц, и мы погружали раненых в вагоны и сопровождали их до Москвы. Ломали ветки деревьев, устилали ими пол вагонов и на них клали раненых. Бомбили нас сутками и обстреливали. Трупы бойцов выбрасывали из вагона по пути следования. Мы плакали, ведь в армии были наши отцы, братья. Врач объясняла нам безвыходность такого варварства тем, что боялись инфекции, ведь ехали иногда неделями… Разбомбило вагон, где было все командование эшелона… Дочери нашего аптекаря оторвало обе ноги. Уж я не плакала, отупела до последней степени. Ранило меня осколком в бедро. Зашивать некогда было, крепко затянули тряпками от рубашки…
Домой вернулись мы с Лидой Лаврентьевой, тоже из нашей школы. Еще через несколько месяцев вернулись моя сестра и подружка. И это все от 600 комсомольцев. Не вернулись и учителя нашей школы… Кто мы – дети войны? Участники ее? Жертвы? Наверное, и то и другое.
Перечитала, извините за исправления, но переписывать не стала, когда кончила письмо, мне стало худо. Пережить еще раз все? Не могу. Извините».
Итак, осталось в живых четверо из шестисот (может, все же на несколько человек больше, чем четверо?). Числятся эти погибшие в жертвах войны? Конечно, нет! Кто и куда сообщал о них? Это все жертвы как раз из тех многих миллионов, каких вполне могло и не быть, если бы нами руководил не «гениальный товарищ Сталин». Ясно, что в то время он был абсолютно не готов к такому развитию событий, не мог понять, почему мы, во много раз превосходя немцев, бежим от них.
В первые дни войны Сталин так растерялся, что впал в отчаяние и скрылся на даче. Хрущев в своих мемуарах вспоминает о том, как ближайшие сподвижники вождя все же набрались духу приехать к своему грозному хозяину, бросившему их. Когда они вошли к Сталину, тот, как пишет Хрущев, явно испугался, по-видимому, решив, что его пришли арестовать. Но тут же убедился в своей ошибке и начал приходить в себя. Через несколько дней собрался с силами и третьего июля впервые во время войны выступил по радио, причем остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Тем самым вождь показал, как надо вести пропаганду в ходе войны, а уж Совинформбюро сумело этот его тезис развить как надо. Если сложить все потери немцев, «подсчитанные» в кабинетах Совинформбюро, то, думаю, и населения тогдашней Германии не хватит, чтобы их покрыть. Уже в октябре 1941 года начальник Совинформбюро А. Щербаков писал в своей статье, что немцы потеряли на нашем фронте более трех миллионов убитыми, ранеными и пленными. Сталину и этого показалось мало, и он в своем докладе 6 ноября 1941 года заявил, что немцы потеряли к тому времени более четырех с половиной миллионов человек! Столько их к нам и не вторгалось. Просто «гениальный вождь» мыслил категориями наших собственных потерь, запамятовав при этом, что Германия в несколько раз уступала нам по населению. И он, и Щербаков приписывали немцам примерное количество наших потерь в первые месяцы войны! Достаточно вспомнить, что тогда в немецкой армии насчитывалось всего 3,8 миллиона человек, из них 3,2 миллиона было на нашем фронте. А вот Гитлеру тогда врать было не нужно. Он так подвел итоги начала войны: «Если я хочу обрисовать в общих чертах успех этой войны, то мне достаточно назвать число пленных, которое менее чем за полгода достигло 3,6 миллиона человек». Да, так оно и было. То и дело гитлеровские бронетанковые силы прорезали клиньями линию фронта, потом клинья эти смыкались, образуя гигантские «котлы», в которые попадали сотни тысяч человек зараз.
Недавние страхи Сталина перед возможным упреждающим ударом фюрера сменились еще большим страхом – перед надвигавшимся концом его империи. В этой ситуации он, конечно же, не мог не вспомнить 1918 год, когда в таком же катастрофическом положении оказалась молодая Советская республика. И тогда немецкие войска могли вот-вот захватить всю европейскую часть России, включая Москву и Петроград. Тогда наш Западный фронт, державшийся четыре года первой мировой войны, был развален изнутри, в стране царил хаос, большевики едва удерживали только центральные районы. В этих условиях Ленин пошел на позорнейший Брестский мир с немцами, по которому новая Россия была поставлена на колени и просто-напросто ограблена, но Ленин сохранил власть над тем, что осталось от великой когда-то Российской державы. Брестский мир был настолько унизительным и тяжким, что даже ближайшие сподвижники Ленина взбунтовались против его подписания, но их сопротивление удалось сломить. От губительных последствий этого мира нас спасла разразившаяся в Германии революция. К мировой революции она не привела, хотя наши большевики тогда очень на это рассчитывали, но помогла Ленину выжить.
Летом 1941 года Сталин не увидел для себя иного выхода, как пойти с немцами на свой «брестский мир». Он хотел предложить его Гитлеру примерно на тех же условиях, на которые пошел Ленин в 1918 году. В этом направлении были предприняты конкретные шаги, через зарубежных посредников Гитлеру дали понять, что Сталин готов на такое замирение. Но фюрер был непреклонен, фантастические успехи первых месяцев войны не могли не вскружить ему голову, и он не пошел на переговоры со Сталиным. Как и Сталин, он считал себя непобедимым и, главное, непогрешимым. Это их общее свойство определяло всю их жизнь и деятельность. Многие их поступки и высказывания в ходе войны, как, разумеется, и до нее, сделаны словно под копирку. Так, Гитлер заявил: «Кто угодно может выполнить небольшую работу по руководству операциями на войне. Задача главнокомандующего – воспитать армию в национал-социалистическом духе. Я не знаю ни одного армейского генерала, который может делать это так, как я хочу. Поэтому я решил взять на себя командование армией». Если в этой цитате заменить «национал-социалистический дух» на «коммунистический», то ее вполне можно приписать и Сталину.
При таком самомнении Гитлера и Сталина их руководство военными действиями дорого обошлось как Германии, так и Советскому Союзу. Маршал Василевский пишет в своих мемуарах: «Действия Сталина страдали просчетами, порой весьма серьезными. Он был неоправданно самоуверен, упрям и не желал никого слушать. Он переоценил свои знания и способность руководить непосредственно ведением войны. Он очень мало полагался на Генеральный штаб, мало использовал умение и опыт его сотрудников. Часто без всякой причины он мог произвести поспешные замены в высшем военном руководстве». Примерно в таких же словах оценивали немецкие генералы Гитлера. Надо признать, что у обоих диктаторов были способные полководцы, но они недостаточно ценили их, мешали зачастую им проявить себя, поскольку видели в них соперников своей славы. Наш генералиссимус, например, в конце своей жизни больше всего гордился созданным им самим мифом о «Сталине – величайшем полководце всех времен и народов».
Если в ходе войны Сталин чему-то и обучился, то он обязан этим нескольким военачальникам из своего ближайшего окружения. Примечательно, что ни один из них не приобрел широкой известности (как скажем, Жуков или Рокоссовский) и всенародного признания, поскольку это нисколько не устраивало самого Сталина, наводило бы тень на мифические заслуги «величайшего полководца». Имена немецких генералов, выполнявших при фюрере ту же роль учителей и наставников, широко известны благодаря богатой исторической литературе, издаваемой на Западе о второй мировой войне. У нас же и через полвека после нее таких источников мало, поэтому несколько слов на эту тему.