Сталин, Гитлер и мы
Шрифт:
В Финове майор Быстров провел дополнительно опознание Геббельса начальником его охраны Вильгельмом Эккольдом и другое – с участием Кеты Хойзерман, помощницы зубного врача Гитлера и нацистской элиты, чтобы еще и еще раз все задокументировать и сохранить.
Все проверивший, во всем удостоверившийся генерал, посланец Сталина, отбыл на доклад к нему. Вскоре нас известили: расследование считать завершенным.
Когда штаб нашей 3-й Ударной армии передислоцировался в Магдебург, там же, в Магдебурге, останки Гитлера и Геббельса были преданы земле».
Известно, что всю эту историю Сталин не сделал достоянием общественности, поэтому после войны долго ходило много разных слухов о конце фюрера. Сталин промолчал, наверное, потому, что очень хотел заполучить Гитлера живым…
Агония Сталина, как и в случае с Гитлером,
После войны почти вся самая обжитая часть нашей страны лежала в развалинах, были стерты с лица земли тысячи городов и деревень, промышленных предприятий. За четыре года войны по ним дважды прокатился фронт, протянувшийся от Баренцева до Черного моря. Все надо было строить заново – и промышленность, и жилье. Голод еще не один год угнетал жизнь победившего народа. Острейшая нехватка самых необходимых продуктов дополнялась постоянным и не менее острым дефицитом промышленных товаров. Очереди за продуктами и ширпотребом стали еще длиннее, чем до войны. Ко всему прочему советская власть никогда не радовала своих граждан хотя бы мало-мальски сносным жильем, которое в результате войны только резко ухудшилось. Подавляющее большинство горожан продолжало жить в так называемых «коммуналках», где в нескольких комнатах с одной общей кухней и одним общим туалетом ютилось несколько семей. Такую жизнь в XX веке можно назвать только свинской! Сельские жители обитали примерно в тех же условиях, в каких жили их отцы и деды еще до революции. Ко всему этому надо добавить, что по старой советской традиции любой труд в СССР (разумеется, кроме партийно-советской верхушки) оплачивался в 20–30 раз ниже той зарплаты, какую полагалось бы за него платить. Это соотношение легко устанавливалось при сравнении с зарплатами на Западе.
Как можно было выжить в таких условиях? Большинство населения страны спасалось от вымирания только за счет крохотных приусадебных участков на селе. Вот там производительность труда и урожайность во много раз превышали колхозные показатели. Частично за счет этих участков подкармливался и город на так называемых колхозных рынках. Люди еще выживали за счет так называемой теневой экономики, когда в условиях постоянного острейшего дефицита в государственной торговле многие спасались товарообменом и скрытой частной торговлей из-под полы и перепродажей. Процветало и массовое воровство в колхозах и на производстве. Разумеется, вся такого рода деятельность, не только воровство, была уголовно наказуема, но без нее выжить было просто невозможно. (Как только в страну в конце 80-х годов пришла гласность, то сразу обнаружилось, что в теневой экономике страны были заняты десятки миллионов граждан, то есть общество, основанное на тоталитаризме и абсурдной экономике, давно было беременно рыночными отношениями, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор в ходе перестройки.)
И вот в такой тяжелейшей обстановке конца 40-х годов, точнее – с конца войны, казалось бы, только и беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. Но нет! Тогда сложилась парадоксальная ситуация, а именно – во время войны в какой-то мере высвободилась душа народная из-под тяжкого пресса рабской диктатуры. В довоенное время люди работали, как правило, кое-как: власти делали вид, что платили им зарплату, а они, в свою очередь, делали вид, что работали. Воевать кое-как было нельзя. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. Ольга Берггольц писала:
Я счастлива.
И все яснее мне,
Что я всегда жила для этих дней,
Для этого жестокого расцвета.
И гордости своей не утаю,
Что рядовым
вошла в судьбу твою,
Мой город,
в званье твоего поэта.
Это пишет не только героиня обороны Ленинграда, но и жертва сталинского террора, она перенесла до войны страшные мучения, а вот война стала для нее избавлением от этого ужаса, он отошел на второй план перед необходимостью сражаться за спасение Родины. Под коммунистической диктатурой она не могла жить по велению души, а теперь оно даже поощрялось властью в столь экстремальной ситуации.
С пронзительной проницательностью пишет о том же самом Пастернак в романе «Доктор Живаго»:
«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления.
Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение Конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность, угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.
Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно в тылу и на фронте, вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной».
Эти мудрые слова о духовном состоянии народа в годы войны и сразу после нее стоят сотен томов ура-патриотической прозы, разоблачают ее заказной казенный пафос и позволяют понять истоки народного подвига.
Примерно те же мысли высказал о том времени и А. Твардовский:
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
Да, так уж получилось, что только в военные годы советские люди смогли сами быть за что-то в ответе. Всегда предполагалась единственная модель их поведения – выполнять указания свыше. От них решительно ничего не зависело, и вдруг пришла пора, когда только от них стало зависеть – быть или не быть нам всем и нашей стране.
Уж кто-кто, а Сталин не мог не ощущать атмосферы всеобщей надежды и ожидания перемен. Он испугался, что победа пробудит у победившего народа чувство собственного достоинства и свободомыслие. А это никак не соответствовало его программе обожествления собственной персоны, в ходе войны и особенно после нее этот процесс приобрел совершенно фантасмагорические формы. Сразу после окончания войны началось беспощадное наступление на права и духовную жизнь народа, чтобы поставить все на свои довоенные места. Уже в июне 1945 года «Правда» печатает статью сталинского «агронома» и палача одновременно Т. Лысенко, направленную против «менделизма-морганизма – ложного учения генетики». Да, да! Не статью о хлебе насущном, какую можно было бы ждать в то тяжкое голодное время, а малограмотный бред, но зато нацеленный против буржуазной науки. Разворачивается наступление мракобесия. Как из рога изобилия посыпались постановления партии по идеологии, сталинские пропагандисты-недоучки громили философию, политэкономию, историю, биологию, кибернетику, генетику… Изничтожали не только целые отрасли науки и культуры, но и лучших их представителей. Этот процесс шел все годы сталинского правления, а после войны вспыхнул с новой силой, что, несомненно, свидетельствовало об одном – агонии режима и его вождя.