Сталин и его подручные
Шрифт:
Вряд ли Сталин любил свою мать, но он к ней благоволил. Он писал ей короткие записки и иногда дарил деньги. В 1930-х гг. в Тбилиси видели, как Кеке, вдова в черном, ходила со скромной корзинкой на колхозный рынок, а за ней, по инициативе не Сталина, а Лаврентия Берия, шел целый отряд ребят из НКВД. В 1920-х и 1930-х гг. Сталин посещал мать три раза. На похороны он послал венок, но не приехал.
Все, кто встречался со взрослым Сталиным, поражались его самодостаточности и затворничеству. Можно приписать эти навыки тому, что Сталин был единственным сыном у одинокой женщины, попавшей в беду, но трудно сказать, что его детство было такое одинокое, чтобы сделать из мальчика психопата. То, что можно узнать о детстве Сталина, не соответствует такому представлению. Джугашвили продолжали жить дружно с соседями, которые были удачливыми ремесленниками, и стремились к лучшей жизни. Недалеко, тоже в Гори, жили двоюродные и троюродные братья и сестры Кеке, ремесленники, содержатели харчевен;
Двоюродные братья и сестры, особенно Пепо (Евфимия) Гвеселиани и Вано Мамулашвили, всю жизнь переписывались со Сталиным. Их письма полны лести, просьб, воспоминаний. Они даже приезжали в Москву и два раза грозили Сталину, что покончат с собой на улице, если он их не примет в Кремле. Эти двоюродные братья и сестры Сталина составляют единственную категорию людей, не подвергшихся никаким репрессиям и арестам (некровных родственников – и Сванидзе, и Аллилуевых – Сталин истреблял так же немилосердно, как других старых большевиков). Надо сказать, что Сталин мало помогал своей кровной родне: они терпели, как все, когда голодали грузинские крестьяне и рабочий народ, но все-таки только с ними Сталин поддерживал какое-то подобие нормальных человеческих отношений. В старости он посылал им и некоторым школьным товарищам пачки с деньгами (свою зарплату депутата Верховного Совета). В 1951 г. генерал Николай Власик, комендант сталинской дачи, составил список всех кровных родственников и школьных товарищей Сталина, чтобы привезти их на автобусе в Сочи на встречу с вождем. Встреча не состоялась, но Власик не смел бы даже начать ее подготовку, если бы Сталин не проявил какого-то признака человеческой привязанности к этим людям.
Может быть, самыми значительными моментами в детстве Сталина были прикосновения смерти. Почти каждый год в детстве его постигали калечащие болезни и травмы. Всю жизнь Сталин испытывал постоянную физическую боль, которая, несомненно, увеличивала его раздражительность и садизм. Большей частью эта боль, физическая и духовная, мучила его с детских лет. Он переболел всеми детскими болезнями, от кори до скарлатины, которые унесли жизни его братьев; в 1884 г. он заболел оспой, наградившей его рябым лицом и детским прозвищем Чопура (Рябой). Потом он попал под карету, и от заражения крови у него едва не отсохла левая рука. 6 января 1890 г. ему каретой же отдавило ногу, которая не поправилась даже после операции, так что его обозвали Геза (Кривоногий). Через десять лет он просил своих тюремщиков учесть, что он калека.
Болезнь, физическая и душевная, дает нам первый ключ к психопатологии Сталина. Второй ключ – это его постоянное маниакальное собирание информации. С рождения он осознал, что бесполезно нападать на врага, если ты заранее не вооружен знанием: он изучал не только врага, но и все, что враг должен был знать. Очень рано Сталин стал самоучкой, и даже в последние месяцы своей жизни он, бессильный старик, старался собирать и обрабатывать самые мелкие и разнообразные сведения обо всем и обо всех.
По некоторым рассказам, Кеке долго пыталась отдать Сосо, семилетнего уличного хулигана, в школу. В 1886 г. семья жила на чердаке в доме, принадлежащем священнику Христофору Чарквиани. Кеке упросила его научить Сосо говорить и писать по-русски, чтобы его приняли в училище и даже дали скромную стипендию. (Тогда в государственных и церковных школах преподавание на грузинском было фактически запрещено, а знание русского было обязательным.) Через два года Сосо, тогда девятилетнего, приняли в подготовительный класс Горийского училища. Он так хорошо выучил русский, что через год его перевели на основной курс школы.
Горийское духовное училище сильно повлияло на молодого Сталина. Некоторые преподаватели, особенно грузины, были талантливыми свободомыслящими интеллигентами. Один из них, Гиорги Садзгелашвили, через тридцать лет станет католикосом вновь обретшей автокефалию Грузинской церкви; другой, Закаре Давиташвили, был своим человеком в литературных и революционных кругах. В старости Кеке написала Давиташвили благодарное письмо: «Я хорошо помню, что Вы особо выделили моего сына Сосо, и он не раз говорил, что это Вы помогли ему полюбить учение и именно благодаря Вам он хорошо знает русский язык…» (3)
Даже в детстве Сталин сочетал инстинкты бунтовщика с желанием приспосабливаться: эта комбинаторика, во всех смыслах слова, будет характерна для него всю жизнь. В Гори он попал под влияние старших братьев своих товарищей, в особенности Кецховели, одного из которых уже выгнали из Тифлисской духовной семинарии за вольнодумство.
Родственные и дружеские связи сближали двенадцати- и тринадцатилетних мальчиков с преподавателями и, в свою очередь, не только с либеральной интеллигенцией, но и с купцами и чиновниками. Разница между Грузией и Россией состояла в том, что в Грузии всех образованных людей, невзирая на социальное происхождение или политические взгляды, объединяло сопротивление русской власти. Богатый капиталист давал убежище бедному школьнику просто потому, что оба были грузинами и, следовательно, жертвами империи. Пользуясь сравнением Мопассана, грузинские дворяне вели себя как лабазники, подкармливающие крыс в своих амбарах, но такие мысли этим покровителям бунтовщиков пока в голову не приходили.
Если товарищи не любили молодого Джугашвили за его угрюмый нрав, то преподаватели, напротив, жаловали его за то, что он охотно брал на себя обязанности классного старосты и усердно учился. Даже самый ненавистный учитель в школе (как всегда в Грузии, преподаватель русского языка), Владимир Лавров, прозванный «жандармом», доверял Джугашвили. Неудивительно, что, когда Кеке полностью разорилась, Сосо повысили стипендию до семи рублей в месяц за «образцовую» успеваемость. Молодой Сталин в Гори занимал первое место в классе почти по всем предметам и в церкви блистал как певчий и чтец.
Закончив учение в Гори в 1894 г., Джугашвили приобрел достаточно солидное покровительство, чтобы выбрать, куда пойти дальше. В Тифлисе было два высших учебных заведения: педагогический институт, туда звал Сосо учитель пения, и духовная семинария, прием в которую ему был гарантирован. Получив высший балл по Закону Божьему, церковнославянскому, русскому, греческому и грузинскому языкам, по географии, чистописанию, церковному пению, катехизису (только по арифметике он получил оценку «очень хорошо», но не «отлично»), он был уверен в успехе. Даже независимо от желания матери или собственной религиозной веры молодой Сталин неизбежно предпочел бы бурную студенческую жизнь семинарии тихому омуту педагогического института. Семинария, несмотря на средневековую строгость, давала образование по тифлисским меркам непревзойденное. Там бок о бок с русскими монахами-мракобесами, назначенными царским наместником, преподавали грузинские либералы, которым сочувствовали почти все студенты. Споры, ссоры, иногда драки в семинарии были уже тридцать лет предметом постоянных сплетен и статей в Тифлисе. Теперь, в 1890-х гг., тяжелая рука царской власти становилась слабее, и чиновники теряли контроль над семинаристами. Студенты нового поколения так бушевали, что правительству пришлось отправить одного ректора, Корнилия (Орленкова), в монахи, а другого, Чудецкого, зарезал бывший студент. Грузинский просветитель Иакоб Гогебашвили, который сам одно время преподавал в семинарии, писал, что любой студент, русский или грузин, если он свободен от эгоизма и страха, взбунтуется против семинарского начальства (4). В 1893 г., за год до поступления Джугашвили, демонстрации и протесты студентов до такой степени напугали иерархов, что бунтовщиков исключили, а обучение на несколько месяцев прекратили.
Несмотря на враждебное отношение грузинских студентов к русским преподавателям, некоторых русских педагогов Сталин и его товарищи потом вспоминали с уважением, даже со сдержанной приязнью (5). Реакционеры часто оказывались храбрыми, решительными людьми. Инспектор отец Гермоген потом стал епископом Тобольским и членом Святейшего синода. В 1914 г. его уволили за то, что он обличал Распутина, а в 1918 г. он попытался освободить Николая II из большевистской тюрьмы.
Хотя у него в семье священников не было, Джугашвили понравился начальству до такой степени, что ему назначили стипендию. Злопамятный, суровый его нрав, так отталкивавший товарищей, казался его преподавателям признаком самоотверженного ученого. Со временем, однако, религиозность и послушность Джугашвили стушевались под влиянием радикально настроенных товарищей. Еще в 1939 г. в СССР можно было опубликовать такое свидетельство: «В первые годы учения Сосо был очень верующим, посещал все богослужения, пел в церковном хоре. Хорошо помню, что он не только выполнял религиозные обряды, но всегда и нам напоминал об их соблюдении» (6).
Так что сталинская карьера семинариста распадается на два периода. До 1896 г., когда ему исполнилось семнадцать лет, он был образцовым студентом. Он учил основательно классические и современные европейские языки; читал не только Священное Писание, но и многих русских и европейских беллетристов. Неплохо знал мировую историю. По успеваемости был пятым в классе, получал пятерки за поведение, грузинский язык, церковное пение, математику и четверки по греческому языку. В 1897 г. он взбунтовался. После происшедшей во время коронации Николая II в 1896 г. Ходынской катастрофы обострились отношения между властью и обществом. Всеобщая волна народного гнева смыла конформизм Джугашвили. Вместе с послушностью пропала вера, показатели успеваемости становятся все хуже. Через год он уже значился двадцатым студентом в классе, провалил экзамен по Священному Писанию и должен был остаться на второй год.