Сталин и Мао. Два вождя
Шрифт:
Министр иностранных дел СССР А. Я. Вышинский (а по сути дела, сам Сталин) делал особый упор именно на осуждении высказываний Д. Ачесона по вопросу о Монгольской Народной
Республике. При этом министр иностранных дел СССР напоминал о том, что МНР существует уже три десятилетия, что ее статус оговаривался в Ялтинском соглашении, а следовательно, США тогда соглашались с ним. Он также напоминал, что в 1945 году Китайская Республика признала МНР, а КНР в 1949 году установила с ней дипломатические отношения.
В своей статье (в интервью Ху Цяому) Мао Цзэдун ни словом не затронул эту проблему. Иными словами, он не осудил высказывания Д. Ачесона.
Мао Цзэдун сделал это совершенно сознательно. Он хотел показать и своим коллегам по руководству
Мао Цзэдун полагал, что, с одной стороны, важно не забывать, что Россия сыграла неблаговидную роль в истории двусторонних отношений, но, с другой стороны, следует помнить о том, что Ленин и Сталин оказывали помощь Китаю, вследствие чего и стали звучать лозунги: «Россия — наш учитель!», «Идти по пути русских!»
Однако, с точки зрения Мао Цзэдуна, еще более важным было то, что в конце Второй мировой войны или Войны сопротивления Японии Сталин оказал давление на Чан Кайши и заставил его принять позорные условия, подписать, с точки зрения Мао Цзэдуна, так называемый или пресловутый «Советско-китайский договор о дружбе и союзе». Во время переговоров в Москве в 1945 году Сталин дал представителям гоминьдановского правительства Сун Цзывэню и Цзян Цзинго заверения в том, что «СССР поможет гоминьдановскому правительству объединить Китай». Сталин заставил в 1945 году делегацию правительства Китайской Республики подписать четыре соглашения: упомянутый договор о дружбе и союзе, а также документы о Восточно-Маньчжурской и Южно-Маньчжурской железных дорогах, о Порт-Артуре и Дальнем, а также о МНР или, в терминологии Мао Цзэдуна, о «так называемой независимости Внешней Монголии».
Мао Цзэдун реагировал на это. В июле 1949 года делегация КПК во главе с Лю Шаоци вела переговоры со Сталиным в Москве. Произошел обмен мнениями и по этому вопросу. Тогда позиция Сталина была предельно ясной. Он сказал: «Как только будет создано правительство Нового Китая, так СССР немедленно признает его. Советско-китайский договор 1945 года — это неравноправный договор, так как в то время мы имели дело с Гоминьданом. Тогда мы не могли поступить иначе». [320]
Мао Цзэдун не мог согласиться с тем, что теперь, давая ответ Д. Ачесону, Сталин представил этот договор снова как равноправный. Очевидно, что Мао Цзэдун не желал в данном случае считаться с тем, что высказывания, содержавшиеся в заявлении советского министра иностранных дел, были предназначены, прежде всего, для Вашингтона, то есть Мао Цзэдун не соглашался с тем, что у Сталина есть право в дипломатических целях говорить Вашингтону одно, а в закрытом порядке заверять Мао Цзэдуна в другом. Ведь Сталин полагал, что он таким образом защищает общие интересы всех коммунистов планеты, единые интересы социалистического лагеря перед лицом общего противника, что же касается взаимоотношений внутри этого лагеря, то Сталин предпочитал рассматривать этот вопрос отдельно и относить его возможные решения на будущее. Для Сталина вопросы отношений между нациями были подчиненными относительно вопросов отношений в мире между классовыми врагами. Мао Цзэдун же выдвигал на первый план именно вопросы отношений между нациями, а если говорить точнее, то территориальные и прочие исторические претензии Китая к другим странам.
С другой стороны, сам Мао Цзэдун стремился разграничивать два вопроса. Один — вопрос об установлении дипломатических отношений с МНР. Другой — вопрос о неравноправных договорах и об ошибочных методах Сталина, который исходил, с точки зрения Мао Цзэдуна, из позиций великодержавного шовинизма. Поэтому в интервью Ху Цяому, то есть в статье Мао Цзэдуна, по вопросу о Монголии и не было сказано ни слова.
Сталин, учитывая позицию Мао Цзэдуна, больше не стал возвращаться к этому вопросу.
Тем не менее Сталин нашел пути косвенного выражения своего мнения по следам случившейся между ними размолвки.
В одном из последующих разговоров с Мао Цзэдуном Сталин, осознавая, что между ним и Мао Цзэдуном недостает взаимопонимания, что существуют особенности культуры Китая, подробно выяснял для себя смысл многих китайских вещей и явлений, в том числе и самых повседневных.
Выслушав подробные разъяснения Мао Цзэдуна, Сталин сказал своим коллегам, что китайский язык, китайская письменность имеют свой особый национальный характер; тут все совершенно не похоже на представления, имеющиеся в языках Европы и Америки. При этом Сталин заявил, что китайская нация — это великая нация, а Мао Цзэдун — великий сын китайской нации! «Слышали, надо уважать культуру Китая, уважать Мао Цзэдуна!» — сказал Сталин. [321]
Сталин был в достаточной степени дипломатичен, чтобы подчеркнуть свое внимание к культуре Китая, к китайцам, лично к Мао Цзэдуну. Во всяком случае, Сталин подчеркивал свое уважение к культуре и особенностям Китая, стремясь тем самым и нащупывать общую почву в переговорах и отношениях с Мао Цзэдуном.
Мао Цзэдуну никогда не приходила в голову мысль о том, что взаимное недопонимание существует и потому, что он сам, Мао Цзэдун, не ценил культуру России, не призывал своих сторонников понимать, что это культура им неизвестна, что она самобытна и оригинальна, что в ней есть чему поучиться, что это не китайская культура, а потому следует учиться уважать и понимать и культуру России, и людей России. Словом, одним из важнейших недостатков Мао Цзэдуна было то, что он, очевидно органически, был неспособен относиться к другим народам, их культурам как к равным своему народу и культуре своего народа. Неравноправие в отношениях к другим народам—неотъемлемое качество Мао Цзэдуна.
Сталину был присущ великодержавный шовинизм. Мао Цзэдун тоже был болен этой болезнью. При этом Сталин хотя бы на словах проявлял уважение к культуре другого народа, а Мао Цзэдун этого не делал никогда; его шовинизм и презрение к другим народам были по сравнению со сталинским великодержавным шовинизмом в квадрате. Весьма примечательно, что Мао Цзэдун практически совершенно не интересовался ни нашей страной, ни ее культурой, ни фактически даже историей ВКП(б) и не задавал в этой связи никаких вопросов Сталину.
Сталин во время пребывания Мао Цзэдуна в Москве проявлял инициативу для того, чтобы беседовать с Мао Цзэдуном, расспрашивать его о Китае, в том числе и о китайской революции.
Однажды, когда переговоры относительно текста договора были очень затяжными и напряженными, Сталин пригласил Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая, Ван Цзясяна в соседнюю комнату и попросил Мао Цзэдуна откровенно высказать то, что у него лежало на сердце.
Мао Цзэдун снова начал рассказывать о том, как в период аграрной революции в Китае он подвергся нападкам со стороны тех, кто проводил ошибочную линию, тогда его даже оттеснили от руководства. «Они отняли у меня право высказывать свое мнение, не позволяли мне участвовать в работе»...
Сталин, как обычно, серьезно и внимательно слушал Мао Цзэдуна. Судя по выражению его лица, отмечал китайский переводчик, Сталин и симпатизировал Мао Цзэдуну, и испытывал некую неловкость.
Мао Цзэдун же все более воодушевлялся. Внезапно он даже встал с кресла и, указывая на Ван Цзясяна, сказал: «Он, они, именно они и наносили по мне удары, вытесняли и оттесняли меня! Вот он и есть тот самый человек, который в Советских районах [Китая] и совершал эти ошибки!»
Чжоу Эньлай и Ван Цзясян просто места себе не находили, не знали, как реагировать, как остановить Мао Цзэдуна.