Сталин. Большая книга о нем
Шрифт:
исключительное значение. Перед ним сразу открывается широкая арена. Ни Ленина, ни
Зиновьева в Петрограде нет. Есть Каменев, известный своими оппортунистическими
тенденциями и скомпрометированный своим поведением на суде. Есть молодой и
малоизвестный партии Свердлов, больше организатор, чем политик. Неистового Спандарьяна
нет: он умер в Сибири. Как в 1912 году, так и теперь, Сталин оказывается на время если не
первой, то одной из двух первых большевистских
ясного слова; отмолчаться невозможно. Сталин вынужден давать ответы на самые жгучие
вопросы: о Советах, о власти, о войне, о земле. Ответы напечатаны и говорят сами за себя.
Немедленно по приезде в Петроград, представлявший в те дни один сплошной митинг,
Сталин направляется в большевистский штаб. Три члена бюро ЦК в сотрудничестве с
несколькими литераторами определяли физиономию «Правды». Они делали это беспомощно,
но руководство партией было в их руках. Пусть другие надрывают голоса на рабочих и
солдатских митингах, Сталин окопается в штабе. Свыше четырех лет назад, после Пражской
конференции, он был кооптирован в ЦК. После того много воды утекло. Но ссыльный из
Курейки умеет держаться за аппарат и продолжает считать свой мандат непогашенным. При
помощи Каменева и Муранова он первым делом отстранил от руководства слишком «левое»
Бюро ЦК и редакцию «Правды». Он сделал это достаточно грубо, не опасаясь сопротивления и
торопясь показать твердую руку.
«Прибывшие товарищи, — писал впоследствии Шляпников, — были настроены
критически и отрицательно к нашей работе». Ее порок они видели не в нерешительности и
бесцветности, а, наоборот, в чрезмерном стремлении отмежеваться от соглашателей. Сталин,
как и Каменев, стоял гораздо ближе к советскому большинству. Уже с 15 марта «Правда»,
перешедшая в руки новой редакции, заявила, что большевики будут решительно поддерживать
Временное правительство, «поскольку оно борется с реакцией или контрреволюцией…».
Парадокс этого заявления состоял в том, что единственным серьезным штабом контрреволюции
являлось именно Временное правительство. Того же типа был ответ насчет войны: пока
германская армия повинуется своему императору, русский солдат должен «стойко стоять на
своем посту, на пулю отвечать пулей и на снаряд — снарядом…». Статья принадлежала
Каменеву, но Сталин не противопоставил ей никакой другой точки зрения. От Каменева он
вообще отличался в этот период разве лишь большей уклончивостью. «Всякое
пораженчество, — писала «Правда», — а вернее то, что неразборчивая печать под охраной
царской цензуры клеймила этим именем, умерло в тот момент,
показался первый революционный полк». Это было прямым отмежеванием от Ленина, который
проповедовал пораженчество вне досягаемости для царской цензуры, и подтверждением
заявлений Каменева на процессе думской фракции, но на этот раз также и от имени Сталина.
Что касается «первого революционного полка», то появление его означало лишь шаг от
византийского варварства к империалистской цивилизации.
«День выхода преобразованной “Правды”, — рассказывает Шляпников, — был днем
оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Государственной
думы до самого сердца революционной демократии, Исполнительного комитета, был
преисполнен одной новостью: победой умеренных благоразумных большевиков над крайними.
В самом Исполнительном комитете нас встретили ядовитыми улыбками… Когда этот номер
“Правды” был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей
партии и сочувствовавших нам и язвительное удовольствие у наших противников…
Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что “Правда” была захвачена
приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями “Правды”, то потребовали
исключения их из партии». Изложение Шляпникова перерабатывалось им в духе смягчения под
давлением Сталина, Каменева и Зиновьева в 1925 г., когда эта «тройка» господствовала в
партии. Но оно все же достаточно ярко рисует первые шаги Сталина на арене революции, как и
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
79
отклик передовых рабочих. Резкий протест выборжцев, который «Правде» пришлось вскоре
напечатать на своих столбцах, побудил редакцию стать осторожнее в формулировках, но не
изменить курс.
Политика Советов была насквозь пропитана духом условности и двусмысленности.
Массы больше всего нуждались в том, чтобы кто-нибудь назвал вещи их настоящим именем: в
этом, собственно, и состоит революционная политика. Но никто этого не делал, боясь потрясти
хрупкое здание двоевластия. Наибольше фальши скоплялось вокруг вопроса о войне. 14 марта
Исполнительный комитет внес в Совет проект манифеста «К народам всего мира». Рабочих
Германии и Австро-Венгрии этот документ призывал отказаться «служить орудием захвата и
насилия в руках королей, помещиков и банкиров». Тем временем сами вожди Совета совсем не
собирались рвать с королями Великобритании и Бельгии, с императором Японии, с помещиками