Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Заваривать кашу товарищи по партии не спешили. Может быть, все еще не верили ни в какую социалистическую революцию, а может, просто боялись. И, судя по позднейшим высказываниям Сталина, сам он читал послания бесновавшегося в одиночестве вождя без особого энтузиазма.
Он хорошо помнил июль и не мог с полной уверенностью сказать, кого же именно пойдут громить милые сердцу Ильича «революционные», а потому и непредсказуемые «элементы». «Что означало поднять восстание в такой момент? — скажет он через несколько лет. — Поднять восстание в такой обстановке — это значит поставить все на карту». И он знал, что говорил! Ведь именно ему удалось не только спасти партию летом 1917-го от полного разгрома, но и увеличить ее численность почти на 100 тысяч человек, создать партийные организации более чем в ста городах страны, в том числе и в деревне, где позиции большевиков были традиционно слабы.
Да, Временное правительство было слабо, но никто не мог гарантировать, что оно не вызовет с фронта несколько верных полков (а таковые, конечно, имелись) и новый Корнилов в считанные часы не перебьет восставших и окончательно не разгромит партию.
Не было у большевиков и единства с другими партиями, что значительно осложняло их положение. И, несмотря на известное склонение населения влево, никакого большинства, о котором писал из Финляндии Ленин, у партии не было и в помине. Да и как можно было выступать уже в сентябре без соответствующей подготовки и тем более арестовывать Демократическое собрание, как того требовал Ленин?
В отличие от напрочь оторванного от жестоких реалий жизни вождя, которому из-за некоторой инфантильности было простительно строить эфемерные планы, практик Сталин слишком хорошо знал, что значит организовать вооруженное выступление и осуществить захват власти. Потому и был против. Остальные лидеры партии тоже не горели особым желанием подставлять свои головы под казацкие шашки.
Зиновьев и Каменев были против вооруженного выступления и продолжали бессмысленные споры с вождем, рвавшийся в бой Троцкий разрабатывал свой собственный план действий, а Сталин, не вступая в споры, попросту саботировал распоряжения и предложения вождя и вместо исполнения предлагал передавать их на рассмотрение партийных инстанций и затем обсуждать их.
«Большинство членов местных комитетов были правее, чем Центральный Комитет, — вспоминал Троцкий. — Послать им ленинские письма без положительной резолюции ЦК фактически означало вызвать у них неодобрительную реакцию. Сталин выступил с таким предложением, чтобы выиграть время и получить возможность — в случае конфликта — свалить все на сопротивление со стороны местных комитетов».
Не вызывали особого энтузиазма призывы вождя и у рядовых членов ЦК. Многие из них считали сентябрьское выступление преждевременным. И дело здесь было, надо полагать, не только в разрыве ленинской теории от российской действительности, но и в самом обыкновенном чувстве самосохранения. Как работала охранка, большинство этих людей знали не по рассказам...
«Нам казалось, — скажет Сталин в своем выступлении по случаю 60-летия Ленина, — что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое собрание состоит в половине или, по крайне мере, в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, тактикам, виднее.
Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что не выгодно тогда так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы...» Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».
Сегодня уже никто не скажет, улыбался ли тогда Ильич, а вот в сентябре 1917-го ему было явно не до улыбок. Более того, он был крайне раздражен непониманием ЦК ситуации и в своем стремлении убедить их выступить немедленно шел на явную фальсификацию фактов. В массовых арестах вождей партии в Италии и в вооруженных восстаниях в Германии он увидел признаки начала революции в мировом масштабе и утверждал, что «большевики были бы жалкими изменниками пролетарскому делу... если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания».
Во второй половине сентября Ленин переехал в Выборг, чтобы быть ближе к столице. Здесь он написал статью «Кризис назрел», в которой снова принялся доказывать, что Россия стояла на пороге всемирной пролетарской революции и что революция в России будет сопровождаться революцией в Германии. «Кризис назрел, — однозначно заявлял он. — Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализмом поставлено на карту... Мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».
Но самое интересное он написал в постскриптуме, в котором, обвинив членов ЦК в полнейшем непонимании ситуации и игнорировании его указаний, заявил о выходе из Центрального Комитета. Таким отчаянным способом он намеревался обрести свободу и обратиться к рядовым бойцам партии.
Как отреагировал на это заявление Сталин неизвестно, но, судя по тому, что Ленин так и не получил никакого ответа от ЦК, особого рвения он не проявил. «Он не был трусом, — объяснял позже его поведение Троцкий, — он просто не хотел заниматься политикой... Он только хотел выжидать, как восстание будет развиваться дальше, прежде чем высказать окончательное мнение».
И был не прав. Сталин хотел заниматься не политикой, а бессмысленными рассуждениями о пролетарской революции в Германии и заревом мирового пожара, который вождь непонятно каким образом сумел увидеть из финских лесов в Турине. Так и не сдвинув большевистский воз с места с помощью убеждений, Ленин попытался столкнуть его угрозами. И принялся пугать «товарищей по партии» тем, что Керенский собирается... сдать Питер немцам! Вывод был соответствующий: «Только наша партия... победив в восстании, может спасти Питер...»
Собирался ли Керенский на самом деле сдавать Питер немцам? Вряд ли. Но после того как в начале октября в Рижском заливе произошло сражение немецких и российских кораблей, по столице на самом деле поползли слухи о том, что правительство намеревается бежать в Москву. Конечно, Керенский опроверг эти слухи, но ему не поверили. Слишком уж сильна была в те дни большевистская агитация.
Хотя... что страшного... В 1812 году Москву сдали Наполеону. Пройдет всего три месяца, и сам Ленин настоит на переезде Советского правительства в Москву. А когда ему намекнут, что этот переезд больше похож на дезертирство, Ленин выйдет из себя. «Можно ли такими сентиментальными пустяками загораживать вопрос о судьбе революции? — искренне удивится он. — Если немцы одним скачком возьмут Питер и нас в нем, то революция погибла!»