Сталин. Портрет на фоне войны
Шрифт:
Вместе с тем кошмарным видением Сталина была коалиция из всех капиталистических стран, нападающих на СССР одновременно. В 1939 г. СССР оказался в окружении враждебных стран. Сталин считал, что очень многое в судьбе страны будет зависеть от того, удастся ли нам оттянуть войну с капиталистическим миром до того момента, пока капиталисты не передерутся между собой. (Чтобы обеспечить себе подобную перспективу, СССР и заключил Рапалльское соглашение с Германией в 1922 г. и Берлинский договор о нейтралитете в 1926 г., возобновленный в 1931 г. и содержащий четкое условие относительно неучастия в капиталистических войнах.) Не вызывает сомнения, что Сталин действительно стремился отсрочить вступление СССР в войну на возможно больший срок. Красная Армия, не оправившаяся от страшной чистки 1937–1938 гг., плохо сражалась в войне с Финляндией зимой 1939–1940 гг. Контраст с блестящей кампанией вермахта против Франции в мае — июне 1940 г. не прошел незамеченным ни в Берлине, ни в Москве. Сталину нужно было время, чтобы подготовить Красную Армию, реформируя ее структуру и создавая резервы. Для советской дипломатии вновь становится актуальной задача, высказанная Сталиным в 1927 г.: «Очень многое зависит от того, удастся ли нам оттянуть войну с капиталистическим миром до того момента, пока капиталисты не передерутся между собой». Однако, по мнению ряда историков, эта цель скорее второстепенная, сопутствующая. Понимая, что новая мировая война неизбежна, Сталин рассчитывал получить от нее выгоды, в ней не участвуя. Для этого прежде всего следовало обеспечить для СССР максимальную свободу в выборе союзников,
В сложившейся обстановке сближение Германии и СССР становится вполне естественным, хотя и рискованным предприятием. Сталин принял решение о начале переговоров с Германией в ответ на ее предложение об улучшении государственных отношений. Политика нацистской Германии представлялась ему более понятной, предсказуемой, чем политика буржуазно-демократических стран Англии и Франции. Переговоры с Германией давали возможность советскому лидеру расколоть участников Мюнхенского сговора на два лагеря, а Гитлера он надеялся перехитрить. Но главное — союз с Великобританией и Францией не давал Сталину возможность реализовать его доктрину безопасности страны, базирующуюся на расширении сфер влияния и территориальных приобретениях, а также возможность реализовать свои геополитические и частично коммунистическо-мессианские цели, в частности, возврата СССР земель, отошедших к Польше по Рижскому договору 1921 г. Несомненно важную роль в советско-германском сближении сыграли экономические мотивы, хотя каждая из сторон преследовала прямо противоположные цели. Гитлеру нужен был спокойный тыл на Востоке, чтобы вести войну с Францией и Англией. Сталин хотел оттянуть начало войны, чтобы нарастить военные и индустриальные мускулы. Не случайно через 1,5 месяца после немецкого предложения возобновить торгово-кредитные соглашения в декабре 1938 г. последовало развернутое постановление Политбюро ЦК ВКП(б), обязывавшее Наркоматы обороны, тяжелой, авиационной, судостроительной и военной промышленности в 15 дневный срок представить списки для заказов в Германии оборудования и приборов.
Советско-германские переговоры начались 15 августа 1939 г., и уже 23 августа 1939 г. (когда еще не были формально завершены продолжавшиеся военные переговоры с Англией и Францией) министр иностранных дел Германии Иоахим Риббентроп и В.М. Молотов, в мае 1939 г. сменивший на посту главы Наркомата иностранных дел отправленного в отставку М.М. Литвинова, подписали в Москве пакт о ненападении сроком на десять лет. Одновременно с ним был подписан дополнительный секретный протокол, где разграничивались сферы интересов Германии и СССР в отношении соседних суверенных государств (Польши, Латвии, Эстонии, Литвы, Бессарабии). Эти документы разрабатывались в условиях строжайшей секретности. О них ничего не знали до момента подписания некоторые члены Политбюро и руководящие работники Наркомата иностранных дел. Секретный протокол, составлявший основу договоренности сторон, не был предъявлен Верховному Совету для ратификации и долгое время держался в тайне, наличие его отрицалось руководством СССР вплоть до 1989 г. Столкнув Англию и Францию с Германией, Сталин, безусловно, обеспечил себе свободу рук по захвату Финляндии, возвращению польских территорий, Прибалтики, Бессарабии. Одновременно была сорвана политика нового Мюнхена и нейтрализована Япония.
Таким образом, смена внешнеполитических приоритетов летом 1939 г. вовсе не результат случайного стечения обстоятельств, не экспромт Сталина в условиях цейтнота, а следствие эволюции советской внешнеполитической стратегии.
Несомненно, договор нанес удар по международному престижу СССР, активно выступавшего до этого против фашизма. В известной мере он дезориентировал советских людей накануне грозного испытания. Что касается утверждения, что заключение советско-германского пакта о ненападении давало Сталину выигрыш некоторого времени для укрепления обороноспособности страны, то оно верно лишь отчасти. Очевидно, что и Гитлер также не напрасно потратил полученное время. За два года вермахт, не имевший в 1939 г. серьезного боевого опыта, приобрел его. Германия смогла аккумулировать экономический потенциал оккупированных ею стран Европы для наращивания своей военной мощи. Немецкие вооруженные силы получили новые танки, средства связи и людские ресурсы. Тем не менее Пакт Молотова — Риббентропа оттянул вступление СССР во Вторую мировую войну, изменил расстановку сил в Европе и мире, подорвал доверие Японии к Германии как к своему союзнику и позволил СССР избежать войны на два фронта. Следует учитывать, что правительства стран, названных в дополнительном секретном протоколе (Польша, Финляндия, Эстония, Латвия), занимали антибольшевистскую позицию и сами стремились к союзу с Германией на антисоветской основе. Очевидно, главная цель, на которую рассчитывал Сталин при заключении договора, — встать над схваткой, остаться наблюдателем битвы и вступить в нее в наиболее выгодный для себя момент, не была достигнута, а последствия, связанные с обязательствами СССР перед Германией, лишь усугубили результаты нацистской агрессии. Сталин, уверовавший за годы безраздельной власти в непогрешимость своих расчетов, не смог уловить момент, когда пакт о ненападении 23 августа 1939 г. исчерпал себя и нужно было коренным образом менять внешнеполитический курс. В феврале 1941 г. в разговоре с маршалом К.А. Мерецковым, которого незадолго до этого заменил на посту начальника Генерального штаба Г.К. Жуков, Сталин заметил, что Советский Союз, вероятно, сумеет избежать вовлечения в войну до 1942 г. В мае на приеме в честь выпускников военных академий он сказал, что Германия может напасть, но он надеется, что война будет отсрочена до 1942 г. — к этому времени Красная Армия будет лучше обучена и экипирована. Ошибки Сталина в оценке сложной обстановки предвоенных месяцев привели к ложным выводам, а несвоевременные и половинчатые меры по развертыванию армий дали врагу серьезные стратегические преимущества.
Упорная вера Сталина в то, что ему удастся оттянуть начало войны до весны 1942 г., стала важной причиной, хотя вовсе и не главной, из-за которой СССР понес столь тяжкие потери на начальном этапе войны. Собственная судьба Сталина также повисла на волоске. Когда вождь осознал масштаб катастрофы, он впал в состояние шока. И этот факт не подлежит сомнению. Болел ли Сталин 22 июня ангиной, как утверждают его доброжелатели, или работал несколько дней «с документами», в принципе не столь важно. Его подписей нет на целом ряде постановлений тех дней. О начале войны населению сообщил не Сталин, а Молотов. Ставка Главного Командования была создана на второй день войны, однако ее состав, функции и формы работы определились лишь 10 июля, когда фашистские войска находились в 300 км от Москвы.
Несмотря на чрезвычайно драматическую обстановку, привычный порядок во власти был установлен лишь 30 июня, когда, по одной из существующих версий, члены Политбюро приехали на дачу в Кунцево с предложением о создании Государственного Комитета. Сталин явно боялся, что другие члены Политбюро отстранят его от власти, но все они были в слишком большой степени его ставленниками, чтобы даже пытаться сделать это. Лишь через 12 дней после нападения Германии вождь, наконец, выступил по радио с обращением к советскому народу. Очевидно, что «фактор внезапности» нападения Гитлера на СССР понадобился Сталину, чтобы отвести от себя, КПСС и советской системы справедливые упреки за поражения в первые месяцы войны. К настоящему времени есть вполне достаточное количество доказательств, что уже с осени 1940 г. советская военная разведка добывала для Сталина много сведений, говорящих о большой вероятности нападения Германии весной — летом 1941 г. По мнению экспертов, о факторе внезапности можно говорить только в оперативно-тактическом плане. Сталин, несомненно, виноват в том, что отказывался воспринимать данные советской разведки, а также многочисленные пред-упреждения британского и американского правительств о намерении Гитлера напасть на Советский Союз, отметая эти предупреждения как провокации, рассчитанные на вовлечение СССР в войну с Германией. Даже когда во второй половине 1940 г. Германия начала сосредотачивать свои силы вдоль советской границы, Сталин полагал, что Гитлер не сможет напасть на Советский Союз, прежде чем будет побеждена Англия. Он находился под гипнозом теории Бисмарка о невозможности для Германии выиграть войну на два фронта и думал, что Гитлер сделал тот же вывод из истории Германии. Гитлер, же отдавая отчет в том, что одновременно Германия не может сражаться на всех направлениях, просто планировал убирать одного противника за другим, будь то переговорами, будь то войной. Предполагая, что Сталин хочет дождаться того момента, когда германские силы окажутся ослабленными боями на Западе, и тогда без всякой опасности для себя вмешаться в европейские сражения, Гитлер хотел стратегически упредить русское наступление. Осторожность Сталина переросла в маниакальную боязнь. Советский вождь, помня об уроках 1914 г., 21 июня посчитал преждевременной директиву Наркомата обороны о приведении войск Западных округов в полную боевую готовность, опасаясь, что это могло бы спровоцировать войну. К лету 1941 г., когда война стояла на пороге, полностью боеготовой, отмобилизованной армии у СССР не оказалось, Вооруженные силы находились в стадии реорганизации и перевооружения, которые полностью предполагалось закончить в 1942–1943 гг. Были серьезные недостатки в дислокации стратегических группировок. Неудачным оказалось расположение войск Белорусского и Киевского военного округа, их дислокация позволяла противнику в первые дни войны осуществлять глубокие охваты и окружать крупные группировки советских войск. Строительство передовой оборонительной линии непосредственно у границ Германии не удалось завершить к началу войны. Всего было построено 25 % намеченных долговременных сооружений. Из них успели вооружить лишь половину. Это было следствием того, что советская военная доктрина была оборонительной только в политической части, а в военных аспектах, методах ведения войны она была пропитана наступательным духом, сориентирована на наступление («И на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом»).
Как показали последние исследования Великой Отечественной войны, Верховный главнокомандующий допустил немало ошибок и при подготовке к войне — роковая недооценка сил и возможностей вермахта и переоценка мощи Красной Армии. Крупные просчеты Сталиным были допущены с переводом промышленности и Вооруженных сил на военное положение.
В начальный период войны Главнокомандующий не проявил своих полководческих способностей. Современники единодушно отмечают его чрезвычайную способность разбираться в обстановке, огромную работоспособность и исключительную быстроту, с которой он осваивал и запоминал даже мельчайшие технические детали. Но его представления о стратегии были в определенной мере устаревшими, они были связаны с опытом Гражданской войны. Большой вред принесло в начале войны его стремление навязывать советским войскам наступление. Даже в условиях катастрофического положения на Западном фронте Сталин понуждал к наступательным боям. Под Москвой он нетерпеливо подстегивал войска к переходу в контрнаступление, когда сил хватало лишь для обороны.
После успешного наступления под Москвой к лету 1942 г. советские войска опять попали в стратегически невыгодное положение. По свидетельству Г.К. Жукова, Сталин ранней весной 1942 г. пришел к выводу, что гитлеровцы летом 1942 г. не будут в состоянии вести крупные наступательные операции на всех основных фронтах, как это было в 1941 г. Им придется ограничиться только двумя стратегическими направлениями — московским и на юге страны. Ожидая главного удара вражеских войск на центральном направлении, Сталин всемерно усиливал данный участок фронта в ущерб Южному и Юго-Западным фронтам. Вслед за этим, когда 20 апреля 1942 г. завершилась битва под Москвой и стало ясно, что наступательные возможности Красной Армии оказались исчерпанными, в первомайском приказе наркома обороны за № 130 перед советскими Вооруженными силами была поставлена совершенно нереальная задача — добиться того, чтобы «1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев». Как и летом 1941 г. Сталин неверно оценил направление главного удара гитлеровских войск, так как предполагалось, что и летом 1942 г. немцы опять двинутся на Москву. А они начали наступать на Юго-Восточном направлении.
5. «Осень патриарха»
Сталин и вызовы послевоенного времени. После Великой Отечественной войны многие сталинские собеседники отмечали, что тот постарел и не всегда адекватен. М. Джилас в воспоминаниях неоднократно это отмечает. Так, в 1947 г., принимая у себя этого югославского политика, Сталин после ужина поставил пластинку, на которой — колоратурные трели певицы сопровождал собачий вой и лай, он смеялся над этим с преувеличенным, неумеренным наслаждением, а заметив на лице Джиласа изумление и неудовольствие, стал объяснять, чуть ли не извиняясь: «Нет, это все-таки хорошо придумано, чертовски хорошо придумано». Сам вождь также часто стал говорить своим соратникам: «Стареем, и я уже старик». В условиях единоличной власти этот тривиальный житейский факт становится определяющим фактором в большой политике. За двадцать с лишним лет власть Сталина в стране стала практически безграничной и неконтролируемой, все государственные вопросы решались им лично в узком кругу «соратников»: Л. Берии, Г. Маленкова, Л. Кагановича.
Сам «вождь народов» достаточно ясно это осознавал. Когда однажды молодой скульптор, бывший у Сталина в большой фаворе, бестактно спросил вождя, что для него старость, тот вначале сильно обиделся, но вскоре ответил: «Старость — это утрата чувства реальности». Многие современные исследователи отмечают, что в послевоенные годы ответы Сталина на вызовы времени были гораздо менее эффективными, чем в 30-е гг., и не отличались новизной и оригинальностью. Он неоднократно прибегал к тому, что можно назвать повторением ходов.