Сталин. Портрет на фоне войны
Шрифт:
Нет однозначного ответа на вопрос, чем в первую очередь руководствовался Сталин, анализируя послевоенную ситуацию в стране и мире и скрытые в ней тенденции (включая реальное соотношение сил с Западом, обеспечения безопасности страны и сохранения собственной власти), — здравым смыслом, интуицией или марксистским учением, хотя бы и своеобразно понятым. Очевидно, Сталин выступал в нескольких ипостасях: и прагматичного политика, и революционера-марксиста, пытающегося навязать действительности свои методы, и догматичного теоретика, слепо повторяющего прописные марксистские тезисы. Выступая с позиций здравого смысла, Сталин достаточно хорошо представляет многие реальные проблемы управления народным хозяйством и развития социальной сферы, однако при этом нередко упрощает существующие проблемы, его анализ теряет необходимую теоретическую глубину. Отсюда характерная двойственность его мышления: Сталин то проявляет прозорливость теоретика, то узость практика. До конца своих дней не отошел советский лидер и от «классового подхода» ко многим вопросам. По этой причине для Сталина чрезвычайно непросто
Своеобразно понимая смысл директивного планирования, Сталин легко идет на изменение годовых и пятилетних планов, волевое повышение плановых показателей: «Вот Госплан предоставил план на прирост нефти в 1947 г. на 2,7 млн т, а министерства по нефти эти планы не принимают, мы считаем, что этот план недостаточен. Были годы, когда одно Баку давало в год прирост в 4 млн т, а сейчас у нас нефтяных бассейнов стало больше. Поэтому надо прирост по нефти взять на 1 млн т больше». Аналогичным образом решался вопрос с углем: «по углю надо в 1947 г. довести добычу до 200 млн т вместо 186 млн т по проекту Госплана. Задача руководителей заключается в том, чтобы в каждой отрасли производства найти ведущее звено, взявшись за которое, можно вытянуть всю отрасль. Вот в Донбассе таким ведущим звеном является врубовая машина, если поднимем выработку на врубовую машину, то вытянем весь Донбасс».
Как видим, Сталин задолго до Хрущева не брезговал волюнтаристскими подходами и также давал конкретные советы специалистам, правда, подкрепляя их всей мощью своего авторитета и репрессивной машины. Эти примеры позволяют утверждать, что повторяющийся «волюнтаризм» советских руководителей далеко не случаен. Он, по существу, органическое дополнение к формальной, по «теории» построенной планово-распределительной системе. Иными словами сталинский «волюнтаризм», его харизма и авторитет, помноженные на мощь репрессивного аппарата, позволяли оперативно нейтрализовать многие недостатки, присущие директивному планированию и ведомственности, помогали максимизировать советскую систему хозяйствования, но усиливали фактор ее «одноразовости».
Сталинское видение модернизационных вызовов, как показывает анализ его последних статей, публичных выступлений и личных бесед, тем не менее серьезно зависело от теоретических концептов. Наделенный сильным здравым смыслом, к тому же далекий от всех «априорных» выводов, обычно не склонный выдавать желаемое за действительное, Сталин достаточно непросто относился к марксистскому наследию. Что, впрочем, неудивительно: слишком многое в советской действительности противоречило каноническим текстам основоположников. К тому же и сами основоположники никогда не рассматривали собственно коммунистическое общество в отрыве от процесса перехода к нему и были очень осторожны, лаконичны в характеристиках его. В их трудах практически ничего не говорилось о планировании, конкретной организации экономики, оценке деятельности предприятий и вознаграждении его работников. И самое главное — они не смогли объяснить основного: как заставить человека работать. Для Сталина вовсе не были секретом многочисленные противоречия марксистской теории, равно и то, что в Марксе, «борец всегда имел перевес над мыслителем» трезвый, т. е. глубокий исследователь нередко пасовал перед идеологом, страстно ожидающим осуществления своих пророчеств. Еще в середине 30-х гг. Сталин в письме к членам Политбюро писал: «…Что Энгельс был и остается нашим учителем, в этом могут сомневаться только идиоты. Но из этого вовсе не следует, что мы должны замазывать ошибки Энгельса, что мы должны скрывать их и тем более — выдавать за непререкаемые истины… Маркс и Энгельс сами говорили, что марксизм есть не догма, а руководство к действию… Маркс и Энгельс сами неоднократно изменяли и дополняли те или иные положения своих произведений. Значит, Маркс и Энгельс считали основными в своем учении не букву, не отдельные положения, а дух этого учения». (Не исключено, что резко критическое отношение Сталина к одному из основоположников марксизма связано с тем, что Энгельс к концу жизни серьезно пересмотрел свою позицию относительно возможности совершения пролетарской революции в России.) И далее Сталин справедливо подчеркивает, что «в противном случае Ленин не был тем человеком, который бы не только восстановил марксизм, но и развил его дальше». Итак, считая «насквозь гнилой и антимарксистской установку», что классиками марксизма все давно и правильно сказано о будущем социалистическом обществе, Сталин весьма критически относился к их высказываниям в целом к марксистской теории. «Нельзя требовать от классиков марксизма, — говорил он в Отчетном докладе на XVIII съезде, — отделенных от нашего времени периодом в 45–55 лет, чтобы они предвидели все и всякие случаи зигзагов истории в каждой отдельной стране в далеком будущем. Было бы смешно требовать, чтобы классики марксизма выработали для нас готовые решения на все и всякие теоретические вопросы, которые могут возникнуть в каждой отдельной стране спустя 50–100 лет». Вместе с тем, поучал он участников съезда, «…мы можем и должны требовать от марксистов-ленинцев нашего времени, чтобы они не ограничивались заучиванием отдельных
Далеко не случайно Сталин в своих довоенных выступлениях пытается по-своему толковать некоторые признанные марксистские положения. Догматически настроенный Молотов до конца жизни упрекал Сталина в том, что он «неясно и непонятно записал принцип социализма». И что в целом Сталин «решил сделать по-своему, но это противоречит марксизму… У Ленина научно проверено все». Поэтому для Молотова (по существу его alter ego), весьма близко наблюдавшего вождя на протяжении многих десятилетий, Сталин — хотя и марксист, но не кабинетный ученый. Молотов, не случайно выделяет в нем способности скорее тактика, чем стратега. Сталин же, очевидно, воспринимал и классиков марксизма, и Ленина скорее в качестве идеологов, нежели теоретиков. Как утверждает в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, Сталин в своих выступлениях всегда высоко отзывался о Ленине и себя называл ленинцем, однако, выступая в узком кругу, давал понять, что многие мысли Ильичу «он подбросил, а Ленин использовал их».
С позиций ортодоксального марксизма Сталина до сих пор нередко упрекают в измене ленинизму, в подмене понятий. Даже если эти обвинения и имеют под собой определенные основания, гораздо важнее другой аспект сталинского отношения к марксистской теории. Его наиболее точно и образно сформулировал в 1949 г. выдающийся экономист и социолог ХХ века Людвиг фон Мизеса: «Сталин — плохо образованный грузин, ни в малейшей степени не знакомый ни с одним иностранным языком. Он не знал ни Европы, ни Америки. Даже его достижения как марксистского литератора сомнительны. Но именно этот факт, что он не был марксистским начетчиком, хотя и был при этом несгибаемым борцом за коммунизм, обеспечил ему превосходство над Троцким. Сталин мог видеть вещи как они есть на самом деле, не обманываясь хитросплетениями диалектического материализма. При столкновении с проблемой он не искал истолкований в писаниях Маркса и Энгельса. Он доверял своему здравому смыслу».
Действительно, еще в 1928 г. Сталин, полагаясь на интуицию, придал максимум неопределенности понятию социализма, (оставаясь формально на ленинских позициях формационного развития стран). В письме тов. Куштусеву, опубликованному лишь в 1949 г., говорилось: «Мы часто говорим, что наша республика является социалистической. Значит ли это, что мы уже осуществили социализм, уничтожили классы и отменили государство (ибо осуществленный социализм означает отмирание государства)?…Ясно, что не значит. Имеем ли мы право в таком случае называть нашу республику социалистической? Конечно, имеем. С какой точки зрения? С точки зрения нашей решимости и нашей готовности осуществить социализм, уничтожить классы и т. д. Тем самым, по Сталину, любое достижение в хозяйственной или социальной сфере можно было считать очередным шагом на пути его построения. Социализм по Сталину — это общественная система, основанная на общественной собственности на средства производства и управлении всеми процессами производства и распределения со стороны центральных плановых органов. В этом отношении она неотличима от коммунизма, но при социализме еще не достигнуто полное равенство в потреблении.
Найденный эффективный способ мобилизации неоднократно использовался Сталиным на протяжении всех 30-х гг. Обращая себе на пользу авторитет социализма, Сталин смог в 1936 г. говорить, что «у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм». Так, через два с половиной года, в марте 1939 г., на ХVIII съезде партии, Сталин уже констатировал «полную победу социалистической системы хозяйства». То, что Сталин назвал социализмом, в целом соответствовало марксовой концепции «начальной стадии коммунизма».
Большевики и Сталин в их числе не желали ждать, пока капитализм подготовит страну к социализму. Обращение к новой модификации марксизма, предложенной Лениным, согласно которой нации могут перескакивать через стадии исторической эволюции, позволило им, освободившись от марксистского детерминизма, получить возможность выбрать наиболее подходящую тактику для построения социализма в России. С этого момента экономические вопросы отступают на второй план, и главной становится задача захватить власть и любыми средствами удерживать ее.
Таким образом, главное для Сталина — практический опыт, тем не менее при опоре на марксизм. Анализ последних сталинских работ и выступлений дает все основания говорить об его неизменной приверженности марксистским догматам. Сталин вслед за основоположниками марксизма явно принципиально недооценивал демократию, имел неприязнь к либерализму, к политическим свободам. Он и после войны не оставил идею подготовки революционных взрывов во всех странах мира, а при определенных условиях установления повсеместной советской власти. В разговоре с Тито весной 1945 г. Сталин изложил свои взгляды относительно особого характера текущей войны: «Эта война не такая, как войны в прошлом; кто оккупирует территорию, тот навязывает ей свою собственную социальную систему. Каждый навязывает свою собственную систему настолько далеко, насколько может продвинуться его армия. По-другому и быть не может». Не вдаваясь в долгие объяснения, он также дал определение своей панславянской политике: «Если славяне будут едины и будут сохранять солидарность, в будущем никто и пальцем не сможет пошевелить. Ни пальцем! — повторил он, пронзая пальцем воздух, чтобы подчеркнуть свою мысль».