Сталин
Шрифт:
Тридцатого августа Сталин написал Майскому письмо. Он долго обдумывал главную мысль, вычеркивая разные варианты, пока наконец не написал правду: «Говоря между нами, я должен сказать Вам откровенно, что если не будет создан англичанами второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом» 429.
То есть он к началу октября предвидел кризис.
Первого октября танковая армия Гудериана перешла, как пишет Гальдер, в наступление на северо-восток. 2 октября перешла в наступление вся группа армий «Центр». 3 октября был захвачен Орел. Когда немецкие танки вошли в город, там еще ходили трамваи.
Им противостояли Западный, Резервный и Брянский фронты, уступающие в силах в полтора раза.
В начале октября в районе Брянска были окружены две советские армии, в районе Вязьмы — пять армий Резервного и Западного фронтов. Это составило 64 дивизии и 11 танковых бригад. Были окружены свыше 600 тысяч советских воинов.
Не успела Ставка прийти в себя после Киева, как снова нокаут!
Василевский объясняет поражение тем, что Ставка и Генштаб неправильно определили направление главного удара противника. Фактически немцев отделял от Москвы только один шаг. Никаких резервов больше не осталось. Как вспоминал Жуков, к исходу 7 октября «все пути на Москву, по существу, были открыты».
Гудериан отмечает одно важное обстоятельство: «В ночь с 6 на 7 октября выпал первый снег. Он быстро растаял, но дороги превратились в сплошное месиво, и наши танки двигались по ним с черепашьей скоростью, причем очень быстро изнашивалась материальная часть. Мы повторно обратились с просьбой о доставке зимнего обмундирования, но нам ответили, что оно будет получено своевременно и нечего об этом излишне напоминать. После этого я неоднократно напоминал о необходимости прислать зимнее обмундирование, но в этом году оно так и не было доставлено» 430. Он добавляет, что личный состав 48-го танкового корпуса «в пешем строю продвигался по топкой дороге на Дмитриев-Льговский».
На это Жуков в своих мемуарах замечает, что еще Наполеон, «загубивший свою армию», ссылался на русский климат. «Могу еще добавить для тех, кто склонен непогодой маскировать истинные причины поражения под Москвой, что в октябре 1941 года распутица была сравнительно кратковременной. В первых числах ноября наступило похолодание, выпал снег, местность и дороги стали всюду проходимыми. В ноябрьские дни „генерального наступления“ гитлеровских войск температура установилась от 7 до 10 градусов мороза, а при такой погоде, как известно, грязи не бывает» 431.
Конечно, Гудериан и Жуков говорят о разных периодах, один — об октябрьской погоде, другой — о ноябрьской. Но о том, какой климат в России, немцы знали заранее.
Кроме бездорожья, немецкое наступление приостановила и необходимость воевать с окруженными советскими частями. Их жертвенный героизм стал одним из решающих факторов срыва блицкрига. Так, из больших и малых поражений советских войск, как ни парадоксально на первый взгляд, медленно вызревало гибельное для немцев будущее.
Наступал час откровения. ГКО принял решение о защите Москвы, главный рубеж обороны должен был проходить по Можайской линии. Ставка приказала фронтам перейти к жесткой обороне, не растрачивать силы на бесплодные малые наступательные операции. Однако вскоре Сталин, который все еще продолжал быть апологетом наступательных действий, приказал провести в полосах армий локальные наступления с целью улучшения оперативного положения. В итоге к началу октября советские войска оказались не готовы ни к наступлению, ни к обороне. К тому же все командующие фронтами (Конев,
Пятого октября Сталин вызвал Жукова в Москву. Тот смог прибыть только вечером следующего дня. Их разговор обнаруживает перемену в самооценке Сталина: он уже не такой всеведущий вождь, каким был недавно. Маршал вспоминал: «Сталин был простужен, плохо выглядел и встретил меня сухо».
Думается, дело не в простуде. Сталин умел быть обаятельным, когда хотел. Сейчас они встретились после киевского разгрома, об угрозе которого Жуков предупреждал, и Сталин явно испытывал чувство вины. Великие не любят быть кому-либо обязанными или признавать свои ошибки. А ошибок было уже много.
Тем не менее Верховный ничего не сказал про Киев и поведал о сложившейся обстановке: «Я не могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел. А не зная, где и в какой группировке наступает противник и в каком состоянии находятся наши войска, мы не можем принять никаких решений» 433.
Уже после смерти Сталина Жуков так вспоминал разговор с Верховным: «Сталин был в нервном настроении и страшном гневе, говоря со мной, он в самых сильных выражениях яростно ругал командовавших Западным и Брянским фронтами Конева и Еременко и ни словом не упомянул при этом Буденного, командовавшего Резервным фронтом. Видимо считал, что с этого человека уже нечего спросить» 434.
Сталин направил Жукова «тщательно разобраться» и приказал звонить ему в любое время.
Вот ведь какая интересная картина! Он вызывает командующего удаленного от Москвы фронта и просит поехать и разузнать, что делается у него под носом вблизи столицы. Это похлеще молотовской дрезины. Выходит, Сталин потерял управление войсками, признался в этом и, похоже, в Жукове видел последнюю надежду. К тому же как раз к вечеру 6 октября замкнулось окружение частей Западного и Резервного фронтов западнее Вязьмы.
На прощание Сталин спросил у Жукова, куда будут направлены немецкие танковые и моторизованные дивизии, которые уходят со стабилизировавшегося Ленинградского фронта.
Вообще-то ответ на свой вопрос Сталин знал.
Жуков сказал, что на московское направление.
И Сталин согласился: да, они там уже действуют.
Но вопрос Сталина имел другую подоплеку. Во-первых, Верховный словно говорил: «Вот видите, как я ценю ваши советы. Забудьте о прошлых несогласиях. Я очень нуждаюсь в вашей профессиональной оценке».
Во-вторых, он дал понять: «Да, вы правы. Обстановка именно такая».
Другими словами, открылась новая страница во взаимоотношениях главных героев войны. Причем Сталин не считал, что слишком уступил.
Скорее всего, разговаривая с Жуковым, Сталин держал в уме свою недавнюю беседу с командующим Западным фронтом Коневым. Вождь не разрешил вытянутым в линию частям фронта маневрировать и своевременно отойти на Можайский рубеж. Чуть позже, как вспоминал Конев, «обстановка стала крайне тяжелой, почти катастрофической», Сталин позвонил Коневу и сказал: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, чтобы исправить сложившееся положение» 435.