Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы
Шрифт:
– Да уж, влипли. Слякоть, холод и тьма… – с готовностью согласился кто-то рядом из молодых призывников и угнетённо добавил: – Не уж то и правда…в этом бучиле нас немец положит? – и через паузу дрогло и жалобно. – А меня сестрёнки младшие дома ждут. Мамке обещался вернуться. Сгинут они без меня. Батю…ещё в сорок первом…под Тулой убили. Похоронка пришла. Мамка от горя едвась не обезножила.
Это с взволнованным придыханием обранил в набрякшей тишине негромким голосом рядовой Сметанин, по прозвищу Сметана; бледный, с припухлыми, будто покусанным пчёлами, лицом, на котором от тревог, усталости, сомнений и страха,
– Не ной, Сметанин. Не к тебе одному пришла в дом беда! А ещё комсомолец…слюнтяй! – раздался справа, из темноты крепкий голос командира отделения – ефрейтора Петренко. – Ты, паря, часом не из поповичей будешь? Гляди! Присмотреться к тебе след…Фашистов бить надо! Кто твои кишки на кулак готов намотать. Родину, товарища Сталина защищать надо, понял, Сметанин? Покуда их всех гадов не выбьешь до последнего, спать не моги, жрать не моги, понял боец?!А то, я гляжу…ты всё ещё мамкины пирожки не высрешь. Знай, я в бою с тебя глаз не спущу. Ишь ты, всё о светлой могилке…с венком да оградкой мечтает. Её, боец, ещё заслужить надо!
– А ты нет, Петренко? Ты не мечтаешь? Что ж тут плохого? – с оглядчивой неуверенностью и обидой возмутился Сметанин. Глаза его с суеверным беспокойством блеснули, по первости в сторону тонущего в багровых разрывах города, затем по верхам деревьев, над которыми замыкалась стылая темь. Речной ветряк, торопил, кусал низкие тучи и, раздирая их, оголял угольки далёких и равнодушных звёзд.
Бойцы малость помолчали. Хлябистую мокреть тишины вновь нарушил по-бабьи стенающий голос Сметанина:
– Да нельзя мне в бой, рябцы, никак нельзя…родные…
– Ну, ни хрена ты даёшь, Сметана. Ты чо, козырной средь нас? Или очко жим-жим?
– Злорадно усмехнулся Косых и глумливо перемигнулся с другими.
Его приблатнённых гримас угрюмые бойцы не разделяли, но!..Тон и слова Сметанина, болезненно задели скучковавшихся – плечо к плечу, таких же молодых, как и он сам, солдат. Неприглядность этого жалобного нытья, в данном раскладе, была подобна плаксивому звуку смычка, ненароком прозвучавшего среди грохота-скрежета-визга, как если бы кто-нибудь в кузнечном цеху или у прокатного стана вдруг да коснулся нежных скрипичных струн. Этот нелепый, но искренний, чистый звук, жалобный взгляд, возможно, сочувственно понятый и разделённый на гражданке, нынче обжёг и резанул души. Он нарушал грубую простоту их солдатского единства, их сурового бойцовского духа, коим они – сами угнетённые жуткой неотвратимостью грядущего, – жаждали укрепить себя перед боем.
– Ты что ж, паскуда? – пуще вскипел Петренко. – Отделение наше позорить? Взвод? Роту капитана Танкаева?!
– Да нет же, товарищи! – не унимался Павел Сметанин. – Хоть проверьте, братцы! Рана у меня давняя на колене открылась. Прежде, на марше, споткнулся, зашиб чашечку. Я ж честное комсомольское…не могу, товарищи…Вона, гляньте, распухло как…Ну, скажи, хоть ты Косых! Мы ж рядом в строю
– А ты не тычь, Сметана! – Косых вдруг ляскнул по-волчьи зубами у него перед носом. И, с вызовом щёлкнув себя ладонью по ляжке, стрельнул слюной под ноги Павлухе. – Ты только глянь, братва! Три дня как в теплушке знакомцами стали…Ещё обнюхаться не успели, а он фазан, уже нашёл себе приблуду. Но я не фраер.
– Встать, рядовой! Кто таков? – резкий, не терпящий возражений голос, заставил всех прикусить языки.
Косых поневоле поднялся, метнул, на посмевшего осечь его, взгляд. Глаза зло сузились. Перед ним стоял старшина их взвода Иван Трофимов – ражий широкогрудый дядька лет сорока пяти, бывалый солдат, с оторванной пулей мочкой правого уха. Правая рука его лежала на автомате, другая, с каким-то тихим озлоблением вертела в пальцах сломанный прутик.
– Кто таков? – холодно повторил старшина.
– А то, не знаешь? Бум знакомы, старшина. Рядовой Витек. Командуй, я подчиняюсь, а? – Косых остро и дичало зашнырял глазами туда-сюда. – У меня и допрежде начальничков было по ноздри, не привыкать, а? Хоть и не любил я их зараз – краснопёрых.
– Отставить! Не бухти поперёк сынок. Твоё дело теперь солдатское: ни с переду, ни с заду. Получил приказ – встал и пошёл. Молчать! Я нанюхался пороху не с твоё! – Трофимов померцал тёмными посуровевшими враз глазами и, оголяя плотные до черноты прокуренные зубы, отрезал:
– Доложить по уставу: кто таков!
– рядовой Косых, товарищ старшина.
– Из блатных?
– А то! Глаз – алмаз, старшина. Я ведь туточки по призыву нашего любимого вождя…Замечу, по добровольному желанию. Дядя.
Весь, как на шарнирах, Косых и глазом не успел моргнуть, как красные ручищи старшины камнями упали ему на грудь, сгорстили и встряхнули, что вещмешок, дважды оторвав от земли.
– Слушай ты! – на щеках старшины катались обтянутые бурой, шершавой, как наждак, кожей желваки. Косых, ухваченный за грудки, пригнул голову и с жарким ужасом глядел в олютевшие глаза Трофимова, ждал страшного удара, который вот-вот, вырвет из-под ног его землю.
И то, правда: не только зарвавшегося урвана, но и матёрых, откормленных фрицев умел Иван Трофимов валить с ног в рукопашном бою своим вятским набитым ударом в голову.
Ан нет.…Не ударил, опытный старшина рядового, не своротил скулу. Однако сорвал на нём злость за свой нарушенный передых перед боем; за то возмущение, которое пережил, услыхав от приблатнённого щенка: не уставную речь и наглые «наскоки» на своих боевых товарищей. Дерзкий выкрик Витька взбесил его окончательно. Он ещё раз, только шибче, встряхнул заёрзавшего в его «ухвате» бойца, и, с трудом удерживая кулак, зудевший желанием, в упор прохрипел:
– Заткнись, гадёныш! Сопля паршивая! И заруби: тут тебе не там!..
Я тебе не «дядя», а замком взвода, старшина Трофимов. Бойцы не «кореши», а товарищи. Тебе с ними в бой идти…Где ты – огрызок человечий, нашёл «приблуд» и «фраеров»? Будь достойным служить в нашем полку! Будь достоин роты капитана Танкаева. Сиди не рыпайся, жди приказа. И чтоб тут не воняло! Молчи, сучёнок, не то гляди…до переправы не доживёшь.
– Брось, старшина! Оставь парня… – вступился сержант Петренко. Отводя от дрожащего носа Косых Иванов костистый кулак. Не ровён час…выведешь живую силу до боя.