Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы
Шрифт:
…Помню, как сошёл с тропы, как приблизился к черной, словно дёготь воде; стал погружаться в неё, обламывая хрупкий ледяной припой, распуская уплывавшие чернильные круги, увлекая за собой роту.
Вода ледовитым холодом обожгла нас, хлынула в голенища сапог, стиснула клещами колени, плеснула студёной жутью в пах, загусила кожу, перехватила дыхание и грудь железным ободом, лизнула и заручьилась подмышками…Оглядываясь, как сползает с берега в воду чёрная лавина людей, булькая, ахая и рыча, с хрустом обламывая и кроша прибрежные наледи, я молил Небо лишь об одном, чтобы враг не обнаружил нас сразу. Что же до своих ребят…сердце моё было спокойно. Глядя на их перекошенные судорогами остервенения, злобой и решимостью лица, я твёрдо
Под несмолкаемый грохот канонады, алые всполохи за рекой, две колонны из трёх батальонов брели по илистой реке, то по пояс, то по грудь, то по горло, держа на весу вещевые мешки и оружие. Знаменосец из аспидной смоли воды воздевал ввысь руки, нёс святыню полка – зачехлённое знамя сквозь бледнеющие звёзды. Зелёные цепочки осветительных ракет и речную, бликующую чернёным серебром, журчливую рябь.
Все положительно казалось каким-то нескончаемым зловещим сном, в котором мы все брели, стиснув зубы. Между тем, река у противного берега делала тягучий, медленный поворот, образуя широкую, длинную двухверстовую сонную заводь, – желанную для сетей рыбаков, но опасную для нас. Впереди отчётливо дыбились угрюмые взлобья холмов. До твёрдой суши оставалось немного.
…Не знаю, как другие…но лично я, того прежнего цепенящего холода больше не ощущал. Напротив, какой-то дьявольский, щекотливый огонь гулял в моих перетянутых жилах и чувство близкой удачи и призрачного везения торопило меня, толкало вперёд, часто окатывая с ног до головы, нервным, зудливым весельем. Временами мне казалось, что мы и впрямь переиграли, укрепившегося на высотах опытного врага. Ещё немного, ещё чуть-чуть…и мы внезапно, как снег на голову, обрушимся, сойдём ливнем на их головы, пулемётные гнёзда, сонные амбразуры, полные запасов провианта-консерв, оружия и сухого белья. Наши сапёры не подкачают: обрушат на них стены и крыши их дотов и укреплений, подорванные фугасом. А если что, ребята – артиллеристы – не промах, прикроют нас – пехоту арт-огнем и отутюжат, сотрут эту фашистскую сволочь с лица земли.
Хужа Алла…Это шальное, диковатое чувство, как пить дать, знакомое фронтовикам, прошедшим войну, охватило меня целиком…А между тем, именно оно, это дурное «счастливое» чувство, – является предвестием беды. Как вино-водка пьянит оно разум, погружает бойцов – командиров в счастливую слепоту, за которой притаились и ждут своего часа: несчастья, засады и невосполнимые потери.
Впрочем, душу когтили и другие отрезвляющие до паралича мысли. Хо! Это ведь только дурак ничего не боится…Да и тот, когда смерть пощупает. Заглянет в глаза…вспоминает Бога. Как сейчас помню: я шёл по пояс в воде, раздвигая грудью ледяной плотный холод, подбадривая солдат и взводных…А самого нет, нет, да и пробирал до мозга костей, хватал за горло страх: что истекают мои последние минуты жизни, и это – шайтаново движение в ледяной реке – есть последнее моё омовение. Жизнь с каждым мгновением подводит черту, а я в ней. Так и не успел ничего совершить большого, значимого, не успел до конца уразуметь её смысл и закон и теперь. В невежестве, в непонимании, по воле и замыслу невидимого Создателя, иду умирать. Без милых и родных, за тысячу вёрст от своего Дагестана.
Нет, я не роптал. Горец должен бесстрастно и стойко принимать удары судьбы. Иначе он не горец. Я признавал непостижимую для меня правоту молчаливого, всемогущего Неба, рассыпавшего над рекой мерцающие миры и созвездия, разноцветными ожерельями и гирляндами, украсившего наш смертный путь. Иншалла.
«О, всевышний! – горячо молился я втайне от всех. – Ни о чём Тебя не прошу перед смертью…Я воин. И всегда хотел одного: быть достойным смерти. Эта моя мечта воина…»
Я всегда хотел быть похожим на моих прославленных предков: бесстрашного храбреца Хочбара, принявшего, за судьбу своего народа, мученическую смерть на костре по воле жестокого Нуцал-хана, в Хунзахе; моего деда Гобзало, на моего отца Танка, на тех героев, что на веки прославили наш благословенный край, мой Дагестан.
Помню…уже на подходе, отчётливо видя вражеский берег, я черпнул ладонью воды. Омыл лицо. Сделал обжигающий глоток. Посмотрел в чёрную рябь, в которой осколком перламутра отражался месяц…Но увидел, старика в лохматой белой папахе с родным забытым лицом…Это был Танка – мой отец. Он сидел, оперевшись на длинный узловатый посох, смотрел в далёкую светлевшую горную даль, и морщины его были бронзовыми от восходившего солнца. Ай-е! Внезапно он повернул голову и строго воззрился на меня.
Посмотрел и я в лицо отца, страшась узреть в нём тревогу, а того хуже печаль или горе.
Лик его казался каменным, непроницаемым с грубыми-жесткими линиями и бороздами морщин, нанесённых каменотёсом. Только глаза, не успевшие окаменеть, сверкали из глубины тёмного, как кожа седла, лица. И вдруг явственно услышал его слова, – сказанные мне давным-давно:
– Помни. Из какого ты рода, сын! Помни, данную тобой клятву. И никогда не забывай об этом!
Сказал и истаял – исчез в текучей, мерцающей тьме.
Эти слова потрясли меня, будто гром. Точно очистительный огонь промчался по моим оледенелым жилам. Теперь я гнал от себя тревожные, грустные мысли. Потому, что окреп в убеждении: я здесь по долгу офицерской чести! Своей клятвы, данной отцу и народу. Я здесь по зову своей души…По призыву нашей советской Родины! А ещё более укрепляло и закаляло мой дух сознание, что иду я в бой не один, а со своими боевыми товарищами, верящими в меня, в нашу победу, – в наше правое дело.
Всё это: увиденное – услышанное – передуманное пронеслось в один миг. А в следующий, – немцы, обнаружившие нас, жахнули по нам во всю свою германскую мощь.
«Мы вас будем сметать огнём» – обещали они и сдержали слово. Стальная музыка войны, рёва, грохота, визга и ужаса оглушила, расплющила нас, точно мы попали в логовище огня, молота и наковальни!..Скорбная доля быть с «безносой» на «ты»…Но мы. Чёрт возьми, были…Кто это видел и выжил, – тот не забудет никогда!..
«Урр-раа-ааа-аа!!» – Под смертоносным градом свинца и шквального огня фашистов мы ринулись в атаку». 4
4
М.Т.Танкаев, «Шли с боями», Махачкала, 1984 г.
Глава 5
« Э-э старая песня…чёрта-с-два тут уснёшь…»
Отыскав пачку «Казбека», Магомед, не желая потревожить спящую жену Веру, тихо, но решительно поднялся с кровати и, выйдя в халате и шлёпках из спальни, прошёл на лоджию. Фасад дома, в котором проживала семья генерал-полковника Танкаева, выходил на улицу Мосфильмовская. Отсюда, с четвёртого этажа сталинского «ледокола» (стоявшего на «причале» по адресу: Мосфильмовская, д. 11/2, кВ. 7) открывалась величественная панорама Москвы.
Светлеющее субботнее утро выдалось ясным, ярким, по-осеннему бодрым. Огромная столица СССР, уходившая своим безбрежьем архитектуры в розовеющий горизонт, ещё сверкала, перемигивалась и переливалась электрическими огнями люстр и гирлянд; очаровывая неискушённый взор приезжего ухоженной зеленью парков и аллей, чистотой вымытых поливальными машинами бульваров, красотой и пропорциональностью линий широких и прямых, как ленинская мысль, проспектов.
Великий, ещё не проснувшийся город, казался затихшим, отдыхающим; планета медленно вращалась, проплывая-проносясь сквозь упорядоченную Вселенную.