Сталинградцы(Рассказы жителей о героической обороне)
Шрифт:
Дадут залп из всех видов оружия, поужинают и начинают по всему кургану играть на гармошках. Мы как раз в это время всегда на разведку выходили. Положишь себе на спину убитого немца и ползёшь наверх. Витя рядом ползёт, а если немцы заметят нас сверху и откроют огонь, мы расползаемся в стороны друг от друга. Один постреляет немного, чтобы привлечь на себя внимание, и замолкнет. Немцы подумают, что убит, и тоже затихнут.
Бывало, что по нескольку суток приходилось лежать под замёрзшими трупами и питаться тем, что находили в сумках убитых.
Это было перед нашим наступлением. Нужно было выявить немецкие минные поля,
После взятия Мамаева кургана, когда красный флаг был водружён на самой высоте, у водоёма, капитан Шальман перетянул нас с Витей к себе, в 1-й батальон, наступавший по Банному оврагу. В этом овраге были и наши блиндажи и немецкие; случалось, что здесь наши разведчики сталкивались с немцами нос к носу.
Один раз мы пошли в разведку по левому отростку оврага к железной дороге Сталинград — Москва, просидели два дня во рву возле немецких орудий, а когда возвращались назад, натолкнулись в темноте на пулемётчика; прямо на него наползли. Он в это время закуривал, согнувшись у пулемёта. Огромного роста был. У меня хоть и медвежья хватка, а все-таки я подумал, что этот верзила подомнёт. Но он сразу поднял руки. — Хорват, — говорит и показывает, что сам пойдёт с нами, добровольно. Мы ему поверили. Он пополз впереди нас так быстро, что мы едва поспевали за ним.
Его звали Нико. Мобилизованный немцами хорват. Он остался у нас в батальоне.
Из Банного оврага батальон пошёл на освобождение рабочего посёлка завода «Красный Октябрь». Первым был взят домик, сделанный из самана, крайний к железной дороге, у отростка оврага. Немцы предприняли несколько контратак, но были отбиты. Ожидался жестокий бой. Комбат послал нас в тыл немцев, на Моховую и Карусельную улицы — выявить огневые точки. На обратном пути мы встретили возле одного блиндажа плачущую женщину и узнали от неё, что оставшиеся в посёлке жители умирают от голода. Женщина плакала, что немцы отняли у неё кусок конины, который она вырезала из убитой лошади и сварила, чтобы накормить сына.
— Живут рядом, вот и повадились ходить, — сказала она про немцев.
Мы заинтересовались, спросили:
— А где они живут?
— А вон, — говорит, — стекло блестит.
Поблагодарив за ценные для нас сведения, мы распрощались с этой женщиной. Стекло, на которое она указала, блестело рядом, в глубоком подвале. Мы швырнули туда несколько гранат и, убедившись, что от немцев осталось только крошево, заторопились.
Но по пути нас опять остановил плач. На этот раз плакали дети.
У обгоревшего домика, прижавшись друг к другу, стояло четверо ребят. Старшей была девочка лет семи. Я спросил её:
— А где мать?
— Немцы убили, — ответила она.
— А папа?
— Его ещё раньше увели.
Жаль было детей, они есть просили; и мы решили взять их с собой, хотя надо было ползти с щупом через заминированное поле. Самого маленького я посадил себе на спину и пополз вперёд, проверяя щупом дорогу, а за мной ползли остальные дети, один за другим, гуськом. Витя охранял нас сзади. Чтобы маленький не заплакал, я посулил ему конфетку, и он всю дорогу тихонечко лежал на моей спине. А старшие даже
Много я пережил, пока полз с этими детьми, лавировал с ними между минами. Мы благополучно добрались до тоннеля в железнодорожной насыпи через Банный овраг. В санчасти детей искупали, надели на них красноармейские нательные рубахи. Рукава пришлось обрезать. Мы спрашивали этих сироток:
— А вы не боялись ползти с нами?
Старшая девочка ответила:
— Мы теперь ничего не боимся.
После этого я не мог пропустить ни одного фашиста. Возвращаешься с разведки, видишь немца — подкрадешься, прыгнешь и навалишься на него, как медведь. Комбат мне даже замечание сделал:
— Уж очень вы, батя, рискуете.
А Витя говорил про меня:
— Он такой угрюмый стал, что мне самому с ним страшно.
В январе, когда посёлок «Красного Октября» был полностью освобождён, мы с сыном вернулись в 4-й батальон, к майору Минькову. Этот батальон был брошен на уничтожение северной немецкой группировки, к заводу «Баррикады». Двадцать седьмого вечером мы подошли метров на сто к цеху, в котором сидели немцы и вели пулемётный огонь. Подход был трудный, но по команде «вперёд» первая группа выскочила из оврага, стала перебегать из воронки в воронку, ворвалась в цех через пролом и открыла гранатный бой. Темно уже было, в цеху ничего не видно. Под ногами какие-то обломки, трупы. Нащупаешь станок, пустишь ракету и смотришь, где немец; а он стоит за станком с гранатой в руке и тоже высматривает тебя. Одного немца я заметил, когда он мне в грудь автоматом упёрся. Я ударил его по локтю. Автомат у немца вылетел; я схватил его за горло, а Витя, не отходивший от меня, нож в него всадил.
За ночь цех несколько раз переходил из рук в руки. Дрались гранатами, автоматами, ножами, кирпичами, даже кулаками, как при Александре Невском.
В цехах заводов шли упорные бои.
Утром немцы стали окружать цех. Комбат Миньков послал меня с донесением в штаб. Туда я благополучно прошёл, а на обратном пути, уже возле цеха, снайпер ударил мне в грудь; пуля правое легкое пробила. Я упал, захлёбываясь кровью. С час пришлось пролежать на снегу в воронке. Потом собрался с силами и поднялся, чтобы добраться до своих, махавших мне руками из пролома цеха. У самого пролома немец, выйдя из-за угла цеха, выстрелил в меня из пистолета почти в упор в грудь. Я покачнулся от удара, но удержался на ногах и прыгнул в пролом.
Майор Миньков лежал в углу, раненный в голову. Я передал ему приказ держаться и доложил, что выдвигаются противотанковые пушки, а потом уже пошёл искать санитарку Нину.
Была в батальоне такая девушка молоденькая, лет семнадцати. Она всё время находилась с нами в цехе. Человек двести перевязала, а сама ни разу не была ранена. Её прозвали «Ниной святой».
Кровь идёт из горла, а я хожу по цеху и кричу: Нина святая!
Немцы были уже зажаты в крайний угол, под станки, но из цеха до вечера нельзя было выйти. Когда Нина перевязала меня, я огляделся и увидел немца, сидевшего под крышей, на ферме. Ударил по нему из автомата, и он повис на цепи. Должно быть, прикован был.