Сталинские соколы. Возмездие с небес
Шрифт:
Если раньше начинать атаку цели с высоты менее полутора тысяч метров считалось «дурным тоном», теперь мы учимся подкрадываться на высоте нескольких сотен метров и атаковать с пологого пикирования с такой же дистанции. По мнению некоторых пилотов, контейнеры с пушками уменьшают и без того невысокую скорость старушки «Ю», признаться, я этого не заметил, ведь максимальная бомбовая нагрузка делала самолет еще тяжелее. Что очевидно. ухудшение аэродинамики из-за роста лобового сопротивления, которое нельзя уменьшить в процессе полета, ведь пушки не сбросишь, как бомбы, большой разнос масс вдоль поперечной оси ухудшал путевую устойчивость и боковую управляемость.
Незаметно наступило лето, третье лето моей войны. Мы закончили испытания в центре, и теперь группа под командой хауптмана Штеппа направляется для войсковых испытаний. Незадолго
Мы прибываем на аэродром, находящийся восточнее Харькова – крупного русского города, его мирная инфраструктура разрушена, остается довольствоваться тем немногим, что осталось, например, театром, расположенным в здании царской постройки.
Из полученных Ю-87Г формируются отдельные противотанковые эскадрильи, кроме этого, несколько пушечных самолетов распределены по эскадрильям пикирующих бомбардировщиков. Хауптман Штепп назначен командиром II группы «Иммельмана», он берет меня с собой, зачисляя в родную четвертую эскадрилью. Вокруг Харькова собраны все части 2-й эскадры, много знакомых. Например, всей эскадрой командует майор Купфер – бывший командир моей группы, командир эскадрильи – лейтенант Куффнер, мы имеем несколько общих боевых вылетов под Сталинградом. Где-то рядом должен командовать эскадрильей Рудель. Я снова на фронте и чувствую себя, как дома, в окружении хорошо знакомых товарищей.
4 июля около трех часов после полудня пилотов собирают в штабы подразделений, меня и еще нескольких офицеров вызывают на совещание не в штаб эскадрильи, а в штаб эскадры. Нам объясняют, что завтра начинается большое наступление, и задача авиационных частей – обеспечить прорыв Вермахта через оборону противника. Успех наступления целиком зависит от Люфтваффе и танков. После обрисовки стратегических целей приступили к постановке тактических задач. По данным воздушной разведки, в районе Ольшанки, менее чем в ста пятидесяти километрах от Харькова, замечены советские войска, проявляющие активность. У «Птичек с пушкой» появляется отличная возможность отличиться. Сажусь в кабину, настраиваясь на боевой вылет, и пока мотор, завывший привычную песню, выходит на нужную температуру, мысленно повторяю освоенное в Рехлине.
Мы взлетаем звеном из двух пар под надежным прикрытием из восьми истребителей и берем курс на север. Чтобы не привлекать внимание раньше времени – идем на высоте двухсот метров, иногда снижаясь до пятидесяти, стараясь использовать ландшафт. Наш полет на малой высоте на облегченном винте похож на атаку кавалерии. Под нами равнина, изредка мелькают отдельные деревья или небольшие леса. Я начинал службу в пехоте, но, думаю, именно так эмоционально должна выглядеть атака гусарского эскадрона или, скорее, учитывая наш вес и мощь вооружения, неудержимая атака тяжелой рыцарской конницы в исторические времена. Справа остался Белгород, служащий отличным площадным ориентиром, впереди территория врага. Я нахожу «скачку» задорной и даже веселой. В первой половине дня здесь шел дождь, но сейчас облачность рассеялась и прибитая влагой пыль не мешает хорошей видимости.
Эскорт значительно выше нас, он вступает в бой с русскими Яками, ифаны не видят Юнкерсы, сливающиеся с землей, их внимание занято Мессершмиттами. Над нами разыгрывается воздушная битва, безотрывно любоваться которой не дает малая высота полета. Преимущество за Люфтваффе, и вскоре четыре Яка сбиты, подбит и одни наш истребитель.
В указанном разведкой районе видим колонну советов, малая высота не позволяет разглядеть ее в деталях. Начинаю пологое пикирование с двухсот метров под углом градусов в десять. Дистанция уменьшается, с расстояния в полкилометра я отчетливо вижу, что атакую не танк, а автомашину с установкой русских минометов, такие минометы используются гвардейскими частями ифанов и называются БМ-13 – крайне неприятное для нашей пехоты оружие, имеющее психологический эффект, более действенный, чем вой труб на пикирующих «Штуках». Цель все ближе, Юнкерс выходит на нее сзади слева, если я не открою огонь с дистанции более ста метров, то на скорости в триста километров в час до столкновения останется чуть больше одной секунды. Стреляю, и, переводя самолет в пологое кабрирование, успеваю рассмотреть
Пока я уходил на второй заход, колона была разгромлена остальными самолетами. Я был доволен, что хотя бы один гвардейский миномет больше не сможет причинить ущерба нашим войскам.
Надежное истребительное прикрытие гарантировало отсутствие потерь от самолетов противника, а расстрелянная колонна не имела развернутых зениток. И все же на обратном пути мы потеряли два экипажа по совершенно неизвестным причинам. Взорвался и ушел в крутое пикирование самолет лейтенанта Шмидта, а через некоторое время взорвался и совершил неудачную вынужденную посадку самолет, пилотируемый хауптманом Вуткой.
Наступила ночь, и хотя летный состав отдыхал, она не была спокойной, наземный персонал готовил технику к ранним вылетам, мы знали, что последующие дни и ночи будут еще более неспокойными, боевые задачи получены, операция начинается.
Мы проснулись по тревоге в 3.30 по берлинскому времени. Русские бомбардировщики на подлете к Харькову, они могут атаковать наш аэродром до взлета. В воздух подняты все истребители, включая наши эскорты.
Когда русская атака была отбита с огромными для ифанов потерями, в шесть часов тридцать минут два звена Ю-87, в составе которых была и моя «птичка с пушкой», получили приказ на вылет. Мы поднялись, сделали круг над аэродромом и взяли курс на позиции противника в направлении Курска, где перед нашей армией были разведаны вражеские укрепления, включающие бронетехнику, в любой момент готовую перейти в наступление.
Мы шли на малой высоте, хотя в районе водоемов стелился утренний туман, небо было безоблачно и день обещал быть ясным. Пересекая район наступления, мы стали свидетелями и участниками начавшейся грандиозной битвы титанов. Под нами вздымается земля от взрывов, сверху Мессершмитты дерутся с Ла-5. На земле и в небе идут напряженные бои, напор Вермахта и Люфтваффе восхищает.
Мы достигли запланированной зоны с русскими танками и начали поиск. Один из Юнкерсов неожиданно взрывается, как в прошлом вылете, пока я не вижу, кто, что-то не так, так не должно быть, это похоже на диверсию, неужели среди наземного персонала есть партизаны, но сейчас нет времени разбираться, нужно уничтожать противника. Ифаны хорошо замаскировали свои машины, приходится тратить время, наконец, по разрывам мне удается заметить спрятанные монстры, они рассредоточены. Делаю маневр и подхожу к танку сзади сверху, стреляю с дистанции в полкилометра и досадно промахиваюсь, даю еще один залп с нескольких сотен метров, и опять мимо. Тяну на себя, проходя над танком, четыре драгоценных снаряда истрачены впустую. Я не вижу другие Юнкерсы, звенья разошлись. Делаю разворот для новой атаки и вижу скопление бронетехники, это русские тяжелые хорошо бронированные танки с крупнокалиберными пушками. Делаю заход, жму на гашетку, в этот момент происходит нечто страшное и необъяснимое. Самолет под нами взрывается, я перестаю чувствовать ногу. Неуправляемый Юнкерс, охваченный пламенем, разрушаясь, плашмя падает на землю в нескольких сотнях метров от русских позиций. Я понимаю, что ранен, что это конец, и еще до посадки теряю сознание. Удар приводит меня в чувство, Ханс – мой новый стрелок, с которым я познакомился неделю назад, трясет за плечо, он помогает мне выбраться из кабины. Самолет горит, он сильно разрушен. Ханс в крови, но, похоже, его ранения не такие критичные, как мои. Мы отходим в сторону, кругом равнина, не позволяющая укрыться. Шок медленно проходит, и я начинаю чувствовать правую ногу, каждый новый шаг доставляет мне страшную мучительную боль в районе ступни, также жжет внизу живота, перед глазами темнеет, и мир кругом пропадает.
Я прихожу в себя в незнакомой большой брезентовой палатке, я лежу на носилках, правая нога и низ живота забинтованы. Вокруг стонут еще несколько человек, Ханса рядом нет. В палатку входит женщина средних лет в военной форме с повязкой на руке, видя, что я пришел в себя, она что-то кричит по-русски. Я в плену!
В палатке появляется мужчина в военной форме, наверное, это большевистский доктор. Они осматривают меня, это унизительно – чувствовать себя поверженным и беспомощным во власти противника, но мне все равно, боль возвращается, и я проваливаюсь в забытье.