Сталинъюгенд
Шрифт:
– Лаврентий… ты знаешь, что товарищ Сталин ничего не забывает. Он ждёт. Это Я уже начал думать, что вы потеряли интерес к «делу».
Услышав порицание, прозвучавшее как высшая похвала, Берия подхватил не лету:
– Коба! Мы действовали строго по твоим указаниям. Следствие провело огромную работу. И абсолютно тихо. Допрошены десятки людей, собрана масса информации, подготовлены пять томов уголовного дела с нашими комментариями… На первый взгляд может показаться, что всё это результат, хотя и плохо пахнущих, но мальчишеских проделок. Нет прямых свидетельств, что обвиняемых что-то связывало с фашистской идеологией или открытой антисоветской деятельностью. Нет доказательств, что ими руководил кто-то из взрослых… Но это только на первый взгляд. Я глубоко убеждён, что мы не имеем права не считаться с теоретической возможностью того,
Закончив давно выношенный монолог, Лаврентий Павлович ждал реакции Сталина на наживку. Он почти не сомневался, что предложенный план будет одобрен. Дальше всё становилось делом техники, однако Вождь в какой уже раз доказал, что просчитать заранее его шаги не дано никому, даже, казалось бы, так хорошо изучившему его Берии.
– Это правильно, что ты не спишь. Конечно, необходимо проверять все варианты. Тем более в таком серьёзном и неприятном вопросе. Но спешить не надо. Одна голова хороша, а две лучше… Сейчас пришло время. Дай мне дело. Я посмотрю его. А потом вернёмся к плану мероприятий.
Лаврентий Павлович вышел расстроенным – так благоприятно начавшийся разговор обернулся пока ничем, но оберчекист решил, что впустую эта беседа не пройдёт. Он прекрасно знал, до какой степени прожорлив окопавшийся в Сталине червь сомнения.
Параллельно Хозяин затребовал из прокуратуры заключение Шейнина.
* * *
На следующий день, вечером 21 июля, закончив приём посетителей и работу с наиболее важными документами, Сталин придвинул к себе, как бы на закуску, «Уголовное дело № 17371/43-ОВ». Взяв лежавшую поверх томов докладную записку Влодзимирского с комментариями Меркулова, он углубился в чтение.
Как и всё в жизни, Вождь делал это обстоятельно. После ознакомления с запиской, он открыл «дело» и начал изучать расшифровку дневников Шахурина. И чем дальше читал, тем интереснее ему становилось. Он никак не ожидал, что в голове пятнадцатилетнего парня могло так хорошо сформироваться непреодолимое стремление к власти – к абсолютной власти. Он вспомнил себя в юности и признал, что подобные мысли пришли к нему позже – было другое время и другие обстоятельства. Конечно, Шахурин ещё мечтал только о самой власти, не задаваясь особенно вопросом, для чего эта власть нужна кроме удовлетворения собственных амбиций. Но то, что он грезил о мировом господстве и что судьбой других людей школьник пренебрегал, делало парня перспективным.
«…Хочу того или нет, но я смертен. Рано или поздно, гигантский состав под названием Советский Союз попадёт в другие руки». – Даже мысль о том, что весь титанический труд его жизни пойдёт прахом, вызвала озноб.
Не в первый уже раз Сталин задумывался о смене. Это был больной и почти неразрешимый вопрос. Он прекрасно понимал, что когда-то тема преемника станет сверхактуальной. Но каждый раз, вспоминая об этом, успокаивал себя, что ещё рано, что время не пришло. Вот и сейчас захотелось отбросить эти мысли, но они не уходили.
«… Всякая попытка подготовить достойного преемника неизбежно приведёт к несовместимым противоречиям. Чтобы строить Государство, мне нужны подконтрольные, трусливые и полностью управляемые исполнители… Двадцать лет я потратил на создание такого окружения. Пришлось расчищать Авгиевы конюшни. Сколько жидо-большевистских вождишек, сколько заносчивых и возомнивших о себе людишек пришлось устранить! И ведь всё это делалось параллельно с самим строительством Государства!… Кто бы ещё за пятнадцать лет мог возвести на развалинах царской России такого исполина? НИКТО и НИКОГДА! Кто после войны будет определять судьбу мира?… Советский Союз и паршивая Америка. Другими можно пренебречь. А на кого оставить страну потом?… Вокруг – одни механические исполнители. Только Лаврентий имеет кое-какие задатки творца, но он до моей смерти не доживёт. Его тоже придётся со временем убрать. Иначе он расправится со мной… Мир меняется. Мой наследник будет уже не таким, как я. Но в изменяющемся мире, ему придётся находить единственно верные шаги для упрочения завоёванного мной!… Боже, как разрешить неразрешимый вопрос, как воспитать преемника, который продолжит Дело и не уничтожит меня до естественной моей смерти?! Одному человеку можно верить до конца – сыну. Но Василий никуда не годен. Никчемный человек. Да и не подразумевает под собой моё Государство никаких династий. История показала, что династической власти пришёл конец. А сам собой нужный кандидат после моего ухода не появится. Выхода нет… Это тот вопрос, который всегда придётся откладывать "на потом"… Вот кого надо начать готовить – Шахуриных! И, может, со временем они заменят меня коллективно… на противовесах».
Он снова вернулся мыслями к уголовному делу. Открыв ящик стола, достал конверт и вынул из него письмо Софьи Шахуриной.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я обращаюсь к Вам, как к Последней Инстанции, где надеюсь найти справедливость.
В нашей семье произошло страшное несчастье: мой сын, ученик седьмого класса 175-й школы, Володя Шахурин, получил от своего приятеля Вано Микояна пистолет и застрелил из него одноклассницу Нину Уманскую, а потом покончил с собой.
Конечно, сын совершил непоправимый поступок. Он был ещё совсем несмышлёным мальчиком и не отдавал отчёта в своих действиях. По-видимому, причины, толкнувшие его на такой необдуманный шаг, вызваны характером. Он сильно увлёкся Ниной Уманской и обладал неустойчивой нервной системой.
Но я глубоко убеждена, что на его действия повлияли и внешние причины.
Их две. Во-первых, поведение Вано Микояна, спровоцировавшего действия сына путём передачи в его руки оружия. Во-вторых, поведение Володиных одноклассников, которые своим отношением к моему сыну вызывали в нём желание совершить какой-то неординарный поступок.
Я думаю, что многое станет ясно из прочтения дневников сына, изъятых у нас при обыске.
Дорогой Товарищ Сталин! Пожалуйста, помогите разобраться в этой ситуации и организовать тщательное расследование причастности одноклассников моего сына к его гибели. Заранее благодарю, дорогой Иосиф Виссарионович, за то, что Вы нашли время ознакомиться с моей просьбой.
Ваша Софья Шахурина
Естественно, Сталин видел всю нелогичность аргументов убитой горем женщины, но письмо кричало и требовало расследования, и становилось, таким образом, лишним аргументом это расследование провести – провести очень тщательно.
«Кашу маслом не испортишь», – решил «шеф-повар» и приложил письмо Софьи Мироновны к уголовному делу.
Закипало раздражение:
«Конечно, содеянное этими малолетними вероотступниками требует самого сурового наказания. Что произойдёт в умах миллионов трудящихся, если в семьях самых обласканных им руководителей вызревают такие гниды… Ладно бы играли просто «в вождя». Нельзя запретить ярким людям стремиться в лидеры. Только необходимо этот процесс контролировать и направлять… Дети должны брать пример с меня и помнить, что Вождь у них только один… и имя ему – не "Шахурин". Но чтобы играли в "Четвёртый Рейх"!… Такое надо выжигать калёным железом. Даже если окажется, что это было только игрой, наказать придётся».
Сталин плотно набил трубку табаком. Чиркнув спичкой, неспешно прикурил и затянулся. Злость немного отпустила. Вождь отметил, что, думая об остальных школьниках, он совсем не так великодушен к их поступкам, как к мыслям погибшего Володи Шахурина.
«…Хорошо, накажем всё равно. Но от принятого раньше решения отступаться не станем. Следствие Меркулов проведет, выполнив мою инструкцию – при соблюдении УПК».
Злость снова начала давить.
«…Этот Уголовно-процессуальный кодекс… эта сброшюрованная стопка подтирочной бумаги, которой мы не придавали никакого практического значения… которую расценивали так же, как свою "демократическую Конституцию" или свой карманный Верховный Совет – не более, чем необходимый атрибут "демократического Советского Государства", выставленный перед надоедливым западным "общественным мнением", всякими там Лионами Фейхтвангерами, да Андре Жидами… И вот обстоятельства поворачиваются в таком направлении, что на определённом этапе это мнение придётся признать не всегда верным! Надо указать ведомству на площади Дзержинского творчески относиться к этому документу. Они обязаны уметь правильно его читать… в зависимости от обстановки».