Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии

Манчестер Уильям

«Таится» было очень подходящим словом. Если бы корреспонденты обменялись впечатлениями, они заметили бы странное совпадение: все те, кто приходил на заводы с фотоаппаратами, неизменно с огорчением обнаруживали, что ни единого снимка не получилось. Почему-то каждая пленка оказывалась передержанной. Они могли бы вспомнить, что, перед тем как покинуть завод, получали приглашение на небольшой завтрак в столовой главного управления, очень легкий, за счет Круппа. Пока они ели, в объектив аппарата направлялся инфракрасный луч. Делалось это не потому, что якобы один из стволов «парижской пушки», согласно эссенской легенде, установили вертикально и обложили кирпичами, замаскировав его под фабричную трубу. Или другой миф о том, что Крупп выпускал разборные детские колясочки, которые можно было собрать в пулемет. Крупповцы были гораздо хитрее. Да, в это время он вел запрещенные работы, но никакой запрещенной продукции не выпускал. Она оставалась на чертежных досках, однако Крупп опасался, что какая-нибудь фотография может случайно запечатлеть чертеж, который позже попадется на глаза опытному военному инженеру.

Беспомощность Контрольной комиссии на протяжении всех шести лет ее пребывания в Эссене кажется необъяснимой. Разумеется, о каждом ее действии главное управление узнавало заблаговременно, и припрятать

компрометирующие документы было, конечно, нетрудно; еще когда французы оккупировали Рур, Густав вызвал к себе артиллерийских инженеров и, поручив их, вместе с их чертежами, заботам молодого энергичного администратора, отослал в берлинский пригород Шпандау, где они и продолжали свою работу на снятых для этого квартирах. Однако Крупп не всегда был таким скрытным. В конце ноября 1925 года Зект прибыл на виллу «Хюгель», чтобы поселиться в прежних кайзеровских апартаментах и в течение пяти дней посетить цеха. Мандат комиссии был действителен четыре месяца, и не было данных о том, что визит генерал-полковника вызвал интерес инспекторов или что у них вызвали подозрение частые выезды ведущих артиллерийских инженеров в страны, которые во время войны сохраняли нейтралитет. Наверное, один только размер заводов убил их; наверное, их затянувшееся пребывание в унылом и враждебном городе истощило их силы; наверное, они погрязли во внутренних ссорах. Густав полагал, что причина всех этих «издевательств» была в нем, и длинный перечень выпускаемой концерном мирной продукции отвлек их внимание. Ко всеобщему удивлению, Крупп начал выпускать продукцию, которая и в самом деле выглядела абсолютно не имеющей ничего общего с предыдущим производством вооружений. Таким образом, даже инспекторов Союзной комиссии водили за нос. Навесные замки, молочные бидоны, кассовые аппараты, дорожные машины для ремонта путей, мусоровозы и тому подобное и в самом деле не вызывали подозрений, и паровозы и автомобили тоже производили абсолютно мирное впечатление. Можно не сомневаться, что непрошеных гостей дурачили с помощью не только «мирной продукции», но и большой лжи, которую в Берлине периодически поддерживал юридический департамент веймарского министерства обороны, твердивший, что «Версальский мирный договор является, кроме того, германским законом, а посему обязателен для всех немецких граждан. Эти обязательства стоят даже выше статей конституции Германии». По «решению рейхстага», члены правительства, участвовавшие в подготовке к мобилизации сил вермахта, могут «предстать перед государственным судом за преступное нарушение их формальных обязанностей в соответствии со статьей 59 конституции».

Эти убаюкивающие слова были в последний раз произнесены в январе 1927 года. В свете того, что известно теперь, скорее всего, генералы и старшие офицеры, носившие веймарские мундиры, выслушивали это с циничной улыбкой. «Версальский диктат» был дискредитирован повсеместно. Претворение в жизнь этих слов, одобрение того, что Германия должна ограничиться 100-тысячной армией и крошечным флотом, было бы воспринято как низкий акт коллаборационизма. Но в офицерском корпусе знали, что министерство обороны утверждало все это не всерьез. Гражданские сторожевые псы рейхсвера тоже вовсе не собирались помогать врагу и закрывали глаза на лихорадочные приготовления к реваншу в сражении с державами-победительницами 1918 года.

В имперской Германии можно было не посвящать канцлера в военные планы. Теперь дело обстояло иначе. Министр обороны, политик, был полновластным главой своего смехотворно маленького штата – адъютантуры. Величественный титул главнокомандующего был упразднен и заменен просто командующим. Было два командующих двух родов войск: они осуществляли руководство армией и руководство военно-морским флотом. Одно армейское подразделение – пехотный отдел командования армией – на самом деле функционировал как Генеральный штаб, хотя никто в этом не признавался, потому что Версальский договор запретил существование немецкого Генерального штаба. Штатские руководители Веймарской республики были в этом отношении столь же молчаливы, как и люди в военных мундирах, теоретически им подчинявшиеся. «В 1938 году, – напишет после Второй мировой войны генерал Телфорд Тэйлор, – одураченный мир с изумлением и страхом воззрился на нацию, которая вдруг достигла такой ужасающей военной мощи. Каким образом? Этот вопрос в значительной мере проясняют материалы из архива Круппа в Эссене… Поистине существовала глубокая преемственность между Веймарской республикой и Третьим рейхом, о которой знали крупповцы и генералы».

Ясно, что было невозможно тайком осуществлять перевооружение. Однажды Густав снял все запреты, и визитеров в Руре поразила бурная активность на заводах главного германского оружейника. Но даже до того, как вновь зажегся огонь в оружейных кузницах, появились зловещие признаки для тех, кто мог и хотел обратить на них внимание. Уже 20 мая 1921 года, примерно через год после того, как Густав сделал исторический решительный шаг и принялся тайно ковать «новый немецкий меч», представители армии Соединенных Штатов закончили проверку новых патентов Круппа. «Эта проверка, – говорилось в докладе, – выявила довольно странное обстоятельство, если учитывать условия, которые Германия должна была бы соблюдать касательно разоружения и изготовления военных материалов согласно своим договорным обязательствам». Офицеры американской разведки обнаружили, что в число последних эссенских патентов входили 26 патентов на артиллерийские контрольные приборы, 18 – на электрическую аппаратуру для корректировки орудийного огня, 9 – на взрыватели и снаряды, 17 – на полевые орудия и 14 – на тяжелые орудия, способные передвигаться только по рельсам. Военный министр Джон Уикс сообщил эти подробности прессе, которая, однако, оставила их без внимания. Антиверсальские настроения усилились и среди стран-победительниц. Чувствуя, что они зашли слишком далеко, возлагая на Германию всю вину за войну, бывшие союзники вступили в роковой период неумеренных компенсаций, который в конце концов привел к Мюнхену.

Подробные отчеты о подготовке в России будущих асов германского люфтваффе следовало проверить. Но на деле на них махнули рукой или же даже приветствовали. Английская «Нью стейтсмэн», бывшая уже тогда, как и теперь, весьма своеобразным изданием, выдвинула любопытный аргумент: Франция является более подходящим объектом для проверки ее военной активности, чем поверженный противник, и что с британской точки зрения нет веской причины, почему Германия не может иметь такого же количества самолетов, как Франция.

Что конкретно представляла собой послевоенная деятельность Круппа в Восточной Европе, не вполне ясно. Тамошние правительства по понятной причине

держат язык за зубами на этот счет, а источники информации ограничены автобиографиями дипломатов и посмертными записками Зекта, вышедшими в начале 1950-х годов. Посетивший Будапешт с официальной миссией Николас Сноуден был в 1921 году гостем члена кабинета министров Хорти – Бетлена. Хозяин между прочим обмолвился о том, что германские технические специалисты активно работают на новом венгерском металлургическом комбинате. Сноуден заинтересовался и, судя по его мемуарам, «узнал, что Крупп, хотя и делает вид, что завод производит исключительно сельскохозяйственное оборудование, фактически тайно изготавливал оружие». Сомнительно. Это слухи, не подтверждаемые крупповскими архивами, да и вообще бессмысленное дело. Крупп уже приобрел военный завод в Скандинавии. Ему нужен был только один, потому что они с Зектом, понимая, что орудия быстро устаревают, решили в начале 1920-х годов ограничить производство и сосредоточиться на конструировании. Но вполне вероятно, что информатор Сноудена верно идентифицировал этих специалистов из Рура как оружейников. Они выступали в роли советников, а Эссен выставлял Будапешту счет за их услуги. По такой же схеме это происходило и в Советском Союзе. Сразу после подписания Рапалльского договора Карл Бернардович Радек, первый заместитель Троцкого, прибыл в Берлин, чтобы просить о помощи в техническом руководстве военной промышленностью СССР. Переговоры проходили в апартаментах Курта фон Шляйхера, будущего министра обороны и канцлера Веймарской республики, который служил в штабе Людендорфа во время войны. В записках Зекта не указаны имена других участников, но очевидно, что он и Шляйхер представляли военных; эмиссаром Густава по логике вещей был фон Бюлов, в то время управляющий берлинского офиса. Кто бы они ни были и в чем бы ни состояла основная суть этого контракта, результаты устроили обе стороны. Крупповские мастера наблюдали за процессом производства снарядов на Урале и под Ленинградом, они были и на Путиловском заводе, который – подобно цехам Шнайдера в 1870 году – забастовал, когда государство нуждалось в нем больше всего, и его работа все еще была дезорганизована. В ответ на предоставление крупповских технологий Москва выделила немцам участки земли для испытаний тяжелой артиллерии и инструктажа молодых военных летчиков. Условия сделки скрупулезно соблюдались до 1935 года, когда отказ фюрера от обязательств по Версальскому договору и объявление «военного суверенитета» уже не оставляли места заблуждениям на его счет. К тому времени русофильство Зекта принесло богатый урожай в виде технического прогресса и подготовленных кадров.

Все эти ничем особым не отмеченные годы лучшие конструкторы Густава оставались в Берлине. Даже когда «штык» был «выдернут» из Рура, они продолжали делать свои наброски в столичных предместьях, где можно было забыть о Контрольной комиссии, а через два года перебрались из Шпандау в здание офиса в центре столицы. Решение, принятое Круппом по совету военного руководства, было одним из самых строгих секретов десятилетия. Берлинцы, работавшие на других этажах, понятия не имели о том, что происходит; ничего не знали и жены. Многое в этой операции навевает воспоминания о ранних шпионских романах. В жаркое утро 1 июля 1925 года на Потсдамской площади остановился фургон, и рабочие в поте лица принялись таскать на верхний, десятый этаж письменные столы, картотечные шкафы и чертежные доски. В тот же день девятнадцать ничем не примечательных людей в деловых костюмах заняли комнаты и врезали в дверь новый замок. Внизу на маленькой медной дощечке можно было прочитать, что это фирма «Кох и Кинцле (Е)».

«Кох и Кинцле» звучит как псевдоним двух клоунов, но ключевая буква «Е» означала «Entwicklung» – «развитие». Здесь, в нескольких шагах от Инспекции оружия и военного снаряжения Зекта (ИВГ), группа наиболее талантливых военных конструкторов мира втихомолку разрабатывала оружие, которое должно было изменить карту Европы. Среди них был Фриц Туббезинг, в те времена пухлый молодой человек, который три года спустя стал главой артиллерийского конструкторского бюро и потом долгие годы активно работал в главном управлении крупповского концерна. Туббезинг вспоминает: «Нас никто не замечал, никто не беспокоил, никто ни разу даже не постучался в нашу дверь. Мы в буквальном смысле слова находились над рейхстагом, а его депутаты об этом и не знали». Но если рейхстаг об этом не знал, то рейхсвер знал. Хранившиеся под замком архивы ИВГ содержали книгу крупповского кода; с ее помощью офицеры могли дешифровать условные названия, которыми пользовалась «Кох и Кинцле». Первый танк, например, назывался «сельскохозяйственным трактором». Позже появились «легкие», «средние» и «тяжелые» тракторы. Иногда инженеры на Потсдамской площади допускали промахи. Однажды они прислали Круппу чертежи «тяжелого» трактора, снабженного 75-мм пушкой. За другую промашку им пришлось дорого заплатить на Нюрнбергском процессе, где адвокаты Круппа утверждали, что оружие, над которым работали мастера, было исключительно оборонительным. Это была пометка на полях, указывавшая, что «характеристики мощных тракторов (то есть самоходных орудий) должны отвечать требованиям перевозки на открытых железнодорожных платформах в условиях Бельгии и Франции». Однако в то время эти промахи остались незамеченными. ИВГ только хвалила офицеров за проектную работу, а в одной из своих записок Крупп называет ее «важным шагом на пути к свободе». Засиживаясь допоздна, конструкторы на десятом этаже разработали восемь типов тяжелых артиллерийских орудий, гаубиц и легких полевых пушек, новую подвижную 210-мм мортиру и целую семью танков.

В 1926 году генерал Зект ушел в отставку. Он был вполне доволен. «Только одним способом мы сможем обеспечить вооружение больших армий, – писал он после перемирия. – А именно: договорившись с крупнейшими нашими промышленниками». Он достиг взаимопонимания только с одним промышленником, но один Крупп стоил больше, чем все остальные, вместе взятые. На службу перевооружения Германии Густав поставил все. Как отмечалось в докладной записке о внутреннем бюджете фирмы, он вкладывал в вооруженные силы каждую монету, которая попадала ему в руки, включая «крупные скрытые резервы, вошедшие в первую, отмеченную золотым штемпелем ведомость доходов за годы перед Первой мировой войной». В годовом отчете он писал: «Несмотря на немалые сомнения, с 1919 года руководство фирмы, владея историческим наследием, решило сохранить свой бесценный опыт для военного потенциала нашей нации и держать в состоянии постоянной готовности работников и цеха и до получения указаний начать процесс вооружения в будущем, когда возникнет такая необходимость. Имея это в виду, мы разрабатываем новую модель процесса производства, при которой наши работники могут приобрести опыт в оружейном деле и обогатить его, несмотря на то что изготовление и продажа некоторых видов продукции связана с большими издержками».