Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии
Шрифт:
После того как Гитлер достиг вершины власти, Крупп любил с пафосом говорить следующее о Первой мировой войне: «Высшим принципом с первых же дней войны было то, что владельцы предприятий не имели желания делать на ней деньги».
Фюреру нравилось это слышать, хоть это и была полная чепуха; записи фирмы свидетельствуют о противоположном.
Суть отношения населения к конфликту можно определить по его реакции на катастрофу в начале ноября, и тут поведение Густава красноречиво. Вильгельм бежал, убедившись, что больше не может быть кайзером, Гитлер был охвачен жаждой реванша, а Крупп впал в депрессию, когда Берлин аннулировал все контракты и приостановил все выплаты концерну. Крах произошел 8 ноября, в то время как германская Комиссия по заключению перемирия направлялась в расположение французских войск Это был жестокий удар, и не только потому, что на кону стояли прибыли концерна. Крупп был единственной опорой для подданных его собственной империи. Только эссенский «Гусштальфабрик» давал средства к существованию для 105 тысяч семей. Густав телеграфировал в Берлин, спрашивая, что теперь с ними делать. Ответ вызывал досаду. Ни один крупповец не должен быть уволен, заявило
Как сухо отметил Хокс, пришедшие к управлению экономикой социал-демократы не слишком хорошо разбирались в экономике. Обеспечить рабочим занятость возможно, лишь оплачивая их труд, а ведомость на зарплату нельзя было реализовать до тех пор, пока единственный клиент Круппа не возобновит перечисления в фонд зарплаты. Вновь застучал телеграф. Обмен посланиями был бесплодным, и Густав решил закрыть заводы; рабочие, заступавшие на смену утром 9 ноября, остановились перед запертыми воротами. Прессы, маховики, приводные ремни, паровые молоты застыли в неподвижности. Впервые на памяти самых дряхлых старожилов Эссена на «Гусштальфабрик» наступило безмолвие. В тот же день сразу после полудня короткий порывистый шквал очистил небо от дыма над головой. Небо быстро просветлело, позволяя Эссену купаться в непривычных для него солнечных лучах. Яркость дня тревожила людей, они отворачивались и морщились.
На следующий день большая толпа собралась у Центрального вокзала. Распространились слухи, что бригадиры организуют демонстрацию, а рабочие, которым нечего было делать, собрались на станции. Там не было бригадиров, только ораторы СПГ и ультралевые ликующе размахивали красными флагами. Крупповцы слушали, проявляли заинтересованность, когда авторитетных для них людей выбирали в качестве их представителей, и всерьез принимали участие в дискуссиях. На вилле «Хюгель» Крупп хранил невозмутимость. У него были агенты на месте; они дадут знать, если произойдет что-нибудь важное. Вскоре прибыл первый. Его новости были серьезны. Призрак, который преследовал Альфреда Великого, вновь появился в Эссене и принимал зловещую форму. Предвидя скорое возвращение своих братьев и сыновей, которые были сейчас во Франции, трудовой люд организовывал советы рабочих и солдат, пролетарские советы по типу тех, что уже год успешно действовали в России. То есть фактически речь шла о германской революции.
Глава 13
Стонущая земля
Поведение Круппа между крахом «победоносного штурма» Людендорфа и успехом блицкрига не имеет смысла, если не принять во внимание один весомый факт: война немцев не окончилась в день перемирия. В странах союзников на площадях больших и малых городов стали появляться статуи солдат из дешевой бронзы с надписью типа «никто не забыт» и датами «1914–1918 гг.». В Германии вторая дата будет неверной. Рухнувший рейх, подобно Франции после Франко-прусской войны, пришел в упадок из-за междоусобицы. Появился новый страшный феномен: политические методы внезапно и резко ужесточились. За два года, начиная с 1919-го, террористы совершили по меньшей мере 354 политических убийства. Тень первобытной жестокости витала в каждом уголке новой тевтонской республики и в течение четверти века ее мрачная угроза будет заявлять о себе повсюду. К тому времени, когда младенцы, появившиеся на свет в Германии в ту первую мирную зиму, станут подростками, обществом уже будут управлять террористы. И эти правители дождутся, пока подростки достигнут призывного возраста и вырвутся в ярости за пределы государственных границ. Но свастика 1933 года не появилась, как чертенок из табакерки. Она уже существовала с того самого момента, как прекратились боевые действия на Западном фронте. 15 января 1919 года на одной из берлинских улиц выстрелом в спину полицейскими агентами был убит Карл Либкнехт, наиболее влиятельный критик Круппа. И убийцы его так и не были отданы под суд. Пять месяцев спустя, уже после подписания Версальского договора, «корпус свободы» начал расправляться с левыми в балтийских провинциях. В каждом городе были тайные склады винтовок и крупповских пулеметов; убийцы ждали лишь повода, чтобы применить опыт, приобретенный ими на полях войны. А поскольку каждый из них затаил свои личные обиды, любой день в этой отравленной послевоенной атмосфере мог стать началом шабаша. Только в Амеронгене, в Голландии, как с горечью писал один из немецких биографов Вильгельма, кайзер сумел заткнуть уши, чтобы не слышать «стонов своей земли».
В первый бурный год мира промышленный комплекс Круппа кипел, но взрыв не произошел. В сознании людей все еще сохранялась параллель между фатерландом и его самой влиятельной семьей, но две кровавые для Эссена вспышки – в пасхальные недели 1920-го и 1923 годов – ждали впереди. Предотвращение немедленного взрыва было во многом личной победой Густава. Потенциально Эссен представлял собой одно из наиболее огнеопасных мест разбитой империи, поскольку отсутствие заказов на вооружение неизбежно должно было повести к массовым увольнениям рабочих. Сообщения о беспорядках в районе вокзала были настолько тревожными, что на вилле «Хюгель» вооружили слуг, а швее наказали сшить красный флаг, дабы было что вывесить на доме, если враждебная толпа ворвется в парк. Но раз там никто не появился, то Густав, демонстрируя чудеса личного мужества, сам появился в городе. Его шляпа-котелок непринужденно сидела на голове, он демонстративно пробирался сквозь праздную толпу. Люди его не приветствовали, но в то время его вообще не могли приветствовать: такой уж он был человек – даже когда он смешался с толпами фабричных рабочих, ни один из них не подходил к нему слишком близко. По обыкновению он шел, как аршин проглотив, твердой походкой на негнущихся ногах.
Крупп направлялся на завод. Когда он проходил по цехам, некоторые по привычке снимали кепки в знак уважения. В главном управлении фирмы он созвал экстренное заседание правления и объявил свое решение. Все, кто работал на заводах 1 августа 1914 года, будут по-прежнему получать заработную плату, во что бы это ни обошлось фирме. Остальные же – в одном Эссене таких было
Это принесло желаемые результаты. Густав выпустил памятки, в которых сообщал, что проводимая фирмой «традиционная политика по повышению благосостояния, включая отпуска по болезни и пенсии, распространяется только на преданных рабочих», а также успокаивал всех крупповцев, уверяя, что их рабочие места пока остаются за ними. Он действовал не пустыми словами. Тем, кого приняли на время войны, была выдана денежная компенсация и оплачен проезд на поезде. Большинство из них тосковали по родине и, судя по фотографиям, сделанным во время отъезда, были напуганы переменами. На железнодорожных платформах толпятся люди в напряженных позах, в грубых крестьянских шапках, уставившись в камеру белками вытаращенных глаз. К утру после намеченного срока, согласно подсчетам крупповской полиции, по железной дороге уехали 52 тысячи бывших рабочих и еще 18 тысяч человек покинули Эссен пешком.
Оставалось заняться судьбой концерна. Густав спрятал под сукно свой военный лозунг – утверждение «чем сильнее враг, тем больше чести» было теперь совершенно неуместно – и дважды за три недели после удаления из Эссена лишних рабочих рук заменял его новым девизом. На первый его натолкнул вызов, брошенный собственным советом директоров, который предложил ликвидировать фирму. Густав и Берта перерыли все бумаги ее деда. Мандат Густава был бесспорен. Его потомкам надлежало управлять «Гусштальфабрик» во веки веков. А потому первым заклинанием стало: «Империя Круппа будет существовать вечно!» Это был звучный девиз, как, впрочем, и предыдущий. За ним последовал другой: «Больше войны не будет». Но требовалось, однако, что-то практичное, и 6 декабря 1918 года Густав это выдал. На заводских афишах, в каталогах и газетных рекламных объявлениях Крупп оповестил немцев: «Мы делаем все!» Это было почти правдой. В тот же день принц-консорт открыл на первом этаже здания главного управления выставку образчиков мирной продукции своей фирмы с указанием цен на нее. Впервые после Альфреда фирма вернулась к выпуску вальцов для изготовления ложек и вилок. Было также несколько крупных изделий – сельскохозяйственные машины и станки для текстильного производства, землечерпалки, коленчатые валы. Однако объем выпуска был небольшим. Крупповцы, давшие Европе 100-тонные чудовища, которые разнесли вдребезги форты Льежа и убивали парижан с расстояния 80 миль, теперь готовились выпускать моторные лодки, кассовые аппараты, арифмометры, кинокамеры, пишущие машинки, столовые приборы, разбрызгиватели, а также оптические и медицинские инструменты. Они считали это унизительным, и их работодатель соглашался, говоря, что в таком бесславном положении виноваты «ноябрьские преступники». Густав заблуждался: Шнайдер, Армстронг и Виккерс проводили такую же конверсию.
У Круппа всегда было некое качество, талант делать из какого-нибудь нелепого пустяка совершенно фантастические вещи; этот талант проявился и теперь. Густав велел достать список производимой в цехах продукции и назначил награду тому, кто предложит еще что-нибудь существенное. Один из возвратившихся ветеранов послал записку с одним-единственным словом: «челюсти». Озадаченный, Крупп вызвал его. Что еще за челюсти он имеет в виду? Человеческие, сказал ветеран. Наступило долгое молчание. Затем Густав уронил сухо: «Мы вообще-то не производим все на свете». Конечно нет, поспешно стал объяснять ветеран; он имел в виду новую сферу применения для фирменной нержавеющей стали V2A. Из нее можно делать великолепные искусственные зубы, нержавеющие и без постороннего привкуса, а ведь в результате артобстрелов у стольких молодых солдат повреждены челюсти. Этот крупповец выиграл приз. В Эссене Густав учредил специальную больницу, в которой крупповские дантисты и хирурги вставили зубные протезы более чем трем тысячам немцев, получившим ранения от снарядов, снабженных патентованными крупповскими взрывателями.
Из политических соображений Густав отложил обсуждение с Виккерсом вопроса об оплате патентов до июля 1921 года, хотя очень не терпелось пораньше войти в контакт с Шеффилдом. Он полагал, что формально англичанин задолжал ему более четверти миллиона фунтов, а на Хокса оказывалось сильное давление с требованием ликвидных активов. Конвертировать авуары в Голландии было неудобно. Поэтому финансовый советник ограничивался балансовыми отчетами в Эссене, читать которые противно. В начале войны Крупп имел 130 миллионов марок по доходам; в день, когда перестали дымить трубы, у него было 148 миллионов в расходной статье, а первый год мира поправить ничего не мог – к концу 1919 года фирма потеряла 36 миллионов. Производство технических мелочей было ошибкой. Крупп являл собой символ тяжелой индустрии; перепрофилирование на моторные лодки и пишущие машинки стало большой помехой. Изготовление стальных мостов оказалось более прибыльным, и в июне 1919 года Густав сделал гигантский шаг вперед, добившись того, чего так и не удалось добиться Альфреду, – он заключил соглашение с Государственным управлением железных дорог Пруссии. За четыре года беспрерывной переброски войск с одного фронта на другой подвижной состав немецких железных дорог понес заметный урон. В декабре Крупп поставил на рельсы первый из двух тысяч локомотивов. Весь Эссен вышел на церемонию пуска, и двенадцатилетний Альфрид был встречен на ура, когда он вошел в кабину, дернул за сигнальный шнур и включил рубильник. Это был хороший старт. Сборка товарных вагонов уже началась. Однако должны были пройти годы, прежде чем их производство окупилось бы. Тем временем старые испытанные работники один за другим покидали главное управление – Раузенбергер отправился на пенсию, потому что больше не мог делать пушки; Альфред Гугенберг ушел, чтобы основать Немецкую национальную народную партию («зеленые рубашки»), и на Эссен надвигалась первая волна беспорядков.