Стальное зеркало
Шрифт:
Хорошо, что земля утоптана, а с утра еще и полита: пыли пока что мало, впрочем, скоро появится. Конец июля, все трещит и плавится от жары. Хорошо, что к полудню на небо набежали редкие тучки. Солнце не слепит глаза, а внутренний двор ограничивают высокие деревья, отбрасывают достаточно тени. За спиной у Пьера — галерея, далеко впереди — постройки, а перед ним очень приятный противник.
Коннетабль уже ощутил, что «ежедневно» — не фигура речи и не способ провести время в чужой стране между военными советами. Если присмотреться, многое делается ясно. Учиться герцог начал поздно — но не пару лет назад, а не меньше десяти. А ведь духовному лицу позволительно развлекать себя охотой, но не ежедневными, до седьмого пота, упражнениями с мечом. И дозволено уметь защитить себя от нападения — но не уметь подгонять и носить доспех с тем же изяществом, что и кардинальское одеяние. О чем думал его отец?.. Напяливать рясу на столь упорного и последовательного в своем упрямстве молодого человека попросту грешно. Это же все равно, что я вздумаю сейчас для Жана взыскивать епископский сан. Супруга убьет — и права будет.
Три из пяти… да. А если из десяти — уже неизвестно. Потому что мальчика не просто хорошо учили, он еще и думает на ходу. И силен. И очень, очень вынослив.
Ну что тут думать — пробовать надо. Коннетабль ловит на клинок блик, перекидывает его на шлем гостю.
Школа полуострова… хорошая, есть там один дельный учитель, мастер и рапиры, и меча, да, в общем, что ему в руки ни дай, со всем будет хорош. Но гость там не учился. Его учил тот, кто прекрасно понял, что школа — это отлично, это позволяет действовать и точно, и бережно, выигрывая время, сохраняя силы, но это еще и рамки…
Самая простенькая, легкая проба — пять ударов, «лесенка», навязывающая противнику роль манекена, и тут вроде бы и нечего делать, отбивай удары и проигрывай — а этот на последнем, нижнем, легко подпрыгивает, пропуская меч понизу — и бьет. Подпрыгивает, уходя от удара по колену. В доспехе.
В настоящем поединке такой удар сносит голову, а здесь лезвие чувствительно, но осторожно бьет по шее и ускользает, обозначая безоговорочное поражение.
Значит, и слух про милый способ охотиться на кабана — правда. Когда коннетаблю пересказали похвальбу свитских, дескать, герцог любит ходить на кабана с мечом — дождаться атаки, пропустить мимо себя и снести зверю голову, — Пьер удивился и не очень поверил. Теперь верил вполне.
Отсутствие яркого солнца не спасало: делалось жарко. Корво ни мгновения не стоял на месте, и казалось, что не шагает, а скользит над землей. Движения настолько плавные, что кажутся медленными. Так порой глядишь на реку и понимаешь, что вода лежит, а не плывет, но войди в застывшее стекло, и сразу почувствуешь истинную силу течения.
А минут через десять гостю наскучило двигаться в рамках трактатов — с сюрпризами, экспромтами и неожиданными комбинациями, конечно, но в рамках — и он перестал разминаться, испытывая противника. Коннетабль не опешил, как многие бы на его месте — хватало опыта, за тридцать с лишним лет он видывал многое… но не фейерверк из стилей и школ, не павлиний хвост из приемов отовсюду. Северная, то ли датская, то ли еще дальше «дверь» — не так это все делают на полуострове, толедские почти танцевальные движения ног, аурелианские знакомые мулине, альбийские надежные защиты… вперемешку, комбинируя на ходу, не позволяя предугадать ни единого удара.
Красиво… и эффектно, и надежно, и безумно, и Пьер чувствовал себя тем самым кабаном, которому оставалось только уйти в глухую защиту, и ждать, не позволяя подойти, ждать, пока мальчик все-таки устанет, а он должен был устать, слишком много все-таки сил тратил. Его, кажется, учили не для турниров и поединков — для поля боя, там, где нет времени выматывать противника… Там таким взрывом бомбы можно разогнать насевший на тебя десяток и после того уже действовать так, как удобно тебе.
Вся привычная последовательность ударов и защит давно отправлена к чертям. То, что делает Корво, загнало бы в гроб любого радетеля чистых стилей. Каждый раз приходится ждать сюрприза, защищаться с опозданием, уже убедившись, что очередная атака — не ловушка, не ловушка внутри ловушки. Меч — тяжелый, один из самых тяжелых во всей коллекции коннетабля, расплывается радужным веером стали… Если бы Пьер был чуть слабее, его бы просто снесло.
Но де ла Валле умел ждать — и дождался, нашел единственную, тоньше волоска, щель между пластинами веера. Заминка — на тысячную часть мгновения. Чуть более медленное, чем нужно, движение на кварте — и закономерный результат, пропущенный удар по левой щеке. На решетке остается вмятина, плохо, нужно бы легче…
А победа пришла минут на пять позже — невозможная, непозволительная ошибка в расчетах, — чем Пьер прикидывал.
Сравнял, называется, счет. И отдых после этого нужен — долгий. Безобразно долгий. Нет, это не старость, это противник хорош. Так его загнать мог разве что Жан — но Жан преподносит меньше сюрпризов. И что тут удивительного, сам же и учил…
Единственное утешение — и противник тоже устал. Стащил шлем, с удовольствием вытирает лицо поданным служанкой влажным полотенцем. Волосы прилипли к щекам, сейчас кажутся почти черными. Раскраснелся, ну надо же. Пьет осторожно, мелкими птичьими глотками, считает каждый. Но ему это все — минут на десять, отдышаться и вновь за дело…
И — светится. Не как тогда на приеме, на мгновение, а ровным, ярким светом; и все-таки это азарт. Азарт без малейшей примеси чего-то еще. Забавно. Ни желания сорвать аплодисменты хоть у собственной супруги, хоть у прочих дам на галерее, ни даже желания получить одобрение наставника, ни ревности к чужому успеху, ничего. Даже у Жана нет-нет, да и сквозит стремление доказать отцу, что он лучше, сильнее, выносливее — а тут только радость и жадность: еще, вот так, и по-другому, и всего, и побольше. Будет, будет вам, дражайший посол, еще. Отдохнуть только дайте…
Удивленные каштаны качают зелеными шипастыми плодами. Добрых поединков они на своем веку перевидали сотни и сотни, и коннетабль не присягнет, что это — лучший из них, но в первую полусотню точно войдет, а это многого стоит, потому что каштаны велел посадить еще дед Пьера.
Коннетабль улыбается жене, та усмехается, качая веткой. Супругу не удивишь поединками во внутреннем дворе, хотя Анна-Мария поймет и оценит, до чего хорош молодой человек. Привыкла разбираться еще в родительском доме. Она и его оценила в свое время. Да, и как бойца тоже. А Пьер, помнится, оценил, как будущая невеста стреляет из охотничьего арбалета. Для начала. Отец не женил его против воли, но настойчиво посоветовал познакомиться с соседкой поближе — и девица хороша, и земли, назначенные в приданое, как раз граничат с владениями де ла Валле. Спорить с отцом Пьер не стал, и на ближайшей охоте познакомился — убудет от него, что ли, от знакомства? Невесте, недавно вернувшейся из столицы, как она потом призналась, тоже посоветовали обратить внимание на соседского сына. Что ж, послушные дети и обратили — с той охоты и до сих пор…
А мальчика точно учили для поля. Не только драться, но и отдыхать, используя любую возможность. Это при том, что он еле улизнул из кардиналов? Очень интересно.
Осторожно глотая сухой июльский воздух, Пьер размышляет о том, хватило бы у него терпения год за годом учиться сражаться — учиться не для забавы, для войны — зная, что победы и военная слава заранее уже, с детства, назначены не ему, а брату. Бездарному, надо отметить, просто до невозможности бездарному для такой приличной семьи брату. Если кто-то это видел, если кто-то понял, легко догадаться, почему слух об убийстве старшего младшим из зависти к атрибутам знаменосца Церкви возник едва ли не в день убийства. Это предположение… напрашивается само. И уже потому, наверное, ложь.
Молодой человек ловит слишком пристальный взгляд, приподнимает брови — и, вот так чудо, — не прячется в раковину. То ли понимает, что уже рассказал о себе гораздо больше, чем мог бы словами за год, и не беспокоится по этому поводу, то ли просто не думает ни о чем подобном.
— Я бы хотел, если это возможно, поближе познакомиться и с вашим учителем, — говорит Пьер.
— Моя свита, господин коннетабль, рассказывает странные истории о вашем сыне…
— Что, помилуйте, странного можно о нем сказать? — Интересный оборот событий. Будем надеяться, что свита говорит о его качествах бойца и ни о чем ином.