Стальные останки
Шрифт:
Рингил подошел к столу примерно напротив Миляги.
– Меч при мне. – Он ухмыльнулся, расшаркиваясь перед хозяином. – И все такой же большой.
Кто-то из собравшихся за столом возмущенно ахнул. Он окинул взглядом лица.
– Простите, забыл о приличиях. Добрый вечер, господа. И дамы. – Впрочем, в строгом смысле слова последних в комнате не было. Каждой присутствующей женщине заплатили. Он изучил яства на столе, а потом наугад выбрал одну из шлюх и спросил, обращаясь к ней: – И что тут есть хорошего, моя госпожа?
Воцарилась потрясенная, слабо
– Все хорошее, Гил. – Хоть комната и ощетинилась от завуалированного оскорбления, так как Рингил обратился к проститутке, пренебрегая собравшимися знатными особами, Милакар остался равнодушен. – Потому я за это и плачу. Почему бы тебе не отведать сердце пумы, вон то, желтое блюдо? Чрезвычайно вкусно. Ихельтетский маринад. Не думаю, что ты такое пробовал последние годы, пока сидел в своем захолустье.
– Да, ты прав. Питался только бараниной и волчатиной, как все крестьяне. – Рингил наклонился и выхватил с блюда кусок мяса. Соус, капающий с пальцев оставил на скатерти полосу пятен. Он откусил, прожевал и кивнул. – Да, неплохо для бордельного застолья.
Новые возгласы. У его локтя кто-то вскочил на ноги. Бородатое лицо, не старше сорока, и не такой раскормленный, как остальные за столом, хотя дородный. Под костюмом – пурпурным с золотом, по моде верховьев реки – кое-какие мышцы, судя по виду, имелись. Гость схватился за рапиру, которую не отобрали у дверей. Рингил заметил кольцо с печаткой: эмблема изображала болотную маргаритку.
– Неслыханно! Вы не посмеете безнаказанно оскорблять это общество, Эскиат. Я требую…
– Я бы предпочел, чтобы вы меня так не называли, – перебил Рингил, не переставая жевать. – «Мастер Рингил» вполне сойдет.
– Вам нужен урок хоро…
– Сядь.
Рингил едва повысил голос, но его взгляд хлестнул как плеть. Он посмотрел в глаза противнику, и тот дрогнул. Это была та же самая угроза, что он адресовал парнишке с мачете, но на этот раз словесная – на случай, если адресат пьян или не участвовал раньше в настоящих битвах и не может прочесть по лицу нежданного гостя, на что тот способен.
Дородный мужчина сел.
– Пожалуй, и тебе стоит присесть, Гил, – мягко предложил Миляга. – Мы в Луговинах стоя не едим. Это считается невежливым.
Рингил дочиста вылизал пальцы.
– Ага, я в курсе. – Он окинул собравшихся внимательным взглядом. – Кто-нибудь уступит мне место?
Милакар кивнул ближайшей шлюхе, на расстоянии одного гостя от его большого кресла во главе стола. Женщина поднялась – проворно, но без лишней суеты и не говоря ни слова. Изящно отступила к одному из занавешенных окон в алькове и замерла там, спокойно сложив руки на бедре и чуть развернувшись, чтобы остальные присутствующие видели ее окутанную муслином фигуру.
Обойдя стол и остановившись у освобожденного места, Рингил кивнул женщине у окна и сел на ее стул. Бархатистый плюш хранил тепло ее зада, он ощущал через ткань штанов эхо нежеланной близости. Соседи по обе стороны от него демонстративно отводили глаза. Рингил сдержал желание поерзать.
«Ты камнем лежал в собственной моче шесть часов на побережье Раджала, изображая труп, пока Чешуйчатые обнюхивали волноломы вдоль и поперек со своими пеонами, ища выживших. Ты сможешь высидеть полчаса в тепле шлюхи, не дергаясь. Сумеешь вести вежливые разговоры, как принято в Луговинах, с собравшимися тут великими и милосердными трелейнцами».
Миляга Милакар поднял кубок.
– Что ж, тост. За одного из самых героических сынов города, который не спешил возвращаться, и все-таки он здесь.
Короткая пауза, затем что-то вроде бурчащей волны ответов прокатилось вдоль стола. Каждый гость поспешно утопил лицо в кубке. Рингил вдруг понял, что они немного похожи на свиней у корыта. Покончив с тостом, Милакар перегнулся через ближайшего гостя, так что лицо оказалось менее чем в футе от Рингила. Его дыхание было сладким от вина.
– И вот теперь, когда спектакль завершился, – вежливо проговорил он, – может, ты поведаешь мне, что тебе нужно, Гил.
Морщинки в уголках светлых глаз выражали невольное любопытство. Между аккуратно подстриженными усиками и бородкой изогнулся в усмешке большой, выразительный рот – напряженные в предвкушении страсти губы чуть открывали край зубов. Рингил вспомнил этот взгляд и почувствовал, как что-то под сердцем трепыхнулось.
Милакар облысел – или почти облысел, – как и предсказывал. И обрился, оставив на голове лишь щетину, как обещал.
– Пришел тебя повидать, Миляга, – сказал Рингил, и это была почти вся правда.
– Повидать меня, да? – пробормотал Милакар позже, когда они лежали в комнате наверху, в большой кровати с шелковыми простынями, измотанные, испачканные, друг у друга на бедрах. Он чуть приподнялся, ухватил Рингила за волосы на затылке и с притворной жестокостью снова подтащил его лицом к своему обмякшему паху. – Ну еще бы. Ты лживый мешок высокородного дерьма, каким всегда был, Гил. – Он напряг пальцы, больно потянув за волосы. – Такой же, каким впервые пришел ко мне пятнадцать гребаных лет назад, мальчишка-Эскиат.
– Шестнадцать. – Рингил перехватил руку, сжимавшую затылок, сплел свои пальцы с пальцами Миляги и поднес тыльную сторону его ладони к губам. Поцеловал. – Это мне было пятнадцать. А случилось все шестнадцать гребаных лет назад. И не называй меня так.
– Как? Мальчишкой?
– Эскиатом. Ты же знаешь, мне это не нравится.
Милакар высвободил руку, чуть приподнялся на локтях и взглянул на свернувшегося поперек него молодого человека.
– Это ведь и имя твоей матери.
– Она знала, для чего выходит замуж. – Рингил не поднял лица от влажного тепла паха Милакара, а его пустой взгляд был устремлен в полумрак возле двери спальни. – Она сделала выбор. Мне такой чести не досталось.