Стань светом моим
Шрифт:
– Ты спятила! – возмутился тот и сорвался с кресла. Ноток виноватости, звучавших в его голосе до этого, как ни бывало. – Как ты можешь такое наговаривать на человека! Она не спит с кем попало – чего ты выдумываешь! Она ничем не больна, я в этом уверен! – Подошёл к дивану, где я оставалась сидеть, и взглянул с осуждением мне в лицо.
– И откуда ты знаешь, что мы встречались? Ты что, за нами следила?
Я отрицательно замотала головой, но язык мой выдал противоположное:
– Видела вас как-то раз, целующихся у кафе. – Презрительно вздёрнула подбородок. – А обо всём остальном мне сообщал по телефону один доброжелатель.
– Доброжелатель, говоришь? – Валера наклонился надо мной так близко, что ярость, пылающая в его сузившихся зрачках, обожгла меня, словно пламя, выскочившее из старой паяльной лампы. – Что может знать твой доброжелатель о моей любви к Натали? – (Начинается второй вариант исповеди, механически отметила я). – Да, я любил её в школе, словом, бегал за ней, как тогда говорилось. Она нравилась многим парням, но выбрала меня, и я был счастлив. Мы два года дружили. А потом меня забрали в армию, она же, не дождавшись, выскочила замуж…
Горечь, прозвучавшая в голосе мужа, страшно разозлила меня – признаётся в любви к другой, какой жене это понравится - и я резко оборвала его, грубо оттолкнув от себя:
– Знаю я твою историю любви, не надо мне её пересказывать! Вся твоя семья без конца только это и делает! Неинтересно уже и тягомотно! – ввернула я тёти Марусино, моей уральской квартирной хозяйки, любимое словечко.
– Я думал, ты хочешь знать правду, – не унимался Валера. – Нет, ты должна послушать из моих уст! – И принялся по своей привычке в моменты нервничанья метаться из угла в угол. – В тот вечер одноклассников зимой на меня словно наваждение нашло. Потом мне постоянно хотелось её видеть. Да, пойми же ты, это юношеская наивная любовь! Я просто не в силах был сопротивляться влечению, возможно, крыша у меня поехала. Ничего не соображал: хочу видеть её – и всё! Хоть одним глазком.
Валера чуть сбавил тон, испугавшись того, что наговорил. Но, похоже, остановиться уже не мог:
– Позавчера мы действительно могли быть вместе. – Заметив в моих глазах боль, произнёс сожалеюще: - Извини – ты же сама просила правду. Только у нас ничего не было, слышишь, не было! Не захотел я!
– Ребёнок свет включил? – машинально съиронизировала я.
– Ошибаешься. Не ребёнок! Я его и не видел в тот вечер вовсе, я даже не знал, что он был в доме. Просто я сам не смог. Не захотел вдруг – у меня пропало желание.
– Хочешь сказать, держал в объятиях голую красавицу и стыдливо неожиданно вспомнил, подобно герою коммунисту из старых фильмов, о долге мужа и отца? – продолжала ехидничать я. Этот человек, пронзённый стрелой первой любви, не вызывал у меня уважения, казался мне чужим и омерзительным, поскольку сама я была раздавлена его предательством.
– Она не таяла в моих руках, - тихо произнёс он и замер у балконного окна, помолчав несколько мгновений о чём-то размышляя, круто повернулся ко мне лицом и медленно повторил: - Она не таяла в моих руках! – Словно обвинял в этом меня.
– Я думал, буду на седьмом небе, когда мы займёмся…
Не договорив, Валера смутился, отведя в сторону глаза, и направился к креслу. Плюхнувшись в него, опять заговорил:
– Оказалось, она меня не волновала, ты понимаешь, о чём я говорю. – Не увидев в моих глазах понимания, принялся торопливо объяснять: - Мне не захотелось её, как женщину. Одно дело – обниматься и целоваться, другое – когда сливаешься душой и телом. И она, по-моему,
Как глупо всё, думала я, слушая сбивчивую Валерину речь, даже и не пытаясь вникнуть в неё. Теперь все объяснения мне казались бессмысленными. Подумать только, а ведь я, дура набитая, воображала, что мы с ним хорошая пара – не ссоримся, не скандалим, доверяем друг другу. Пусть муж не любил меня, когда женился, но под воздействием нашей с Тошкой любви, надеялась, что привязался к нам всем сердцем.
Хотя, надо признать, сына он любит. Несмотря на первоначальное неприятие, стал заботливым отцом. А вот со мной, несомненно, никакими чувствами не связан. Для него я как навязанный хомут, который из-за страха перед моим грозным отцом не скинешь.
Наивен тот, кто утверждает, что стерпится – слюбится, перемелется – мука будет. Никакой муки не будет, а вот муки – каждый день, каждый час. Всегда и наяву в постылой жизни с нелюбящим мужем. Как я этого не понимала раньше!
Напротив дивана, где сидела, на стене висела картина Глеба. На фоне цветущей черёмухи – я с грудным Тошкой на руках. Пухлый ротик ребёнка полуоткрыт, глазки беспомощно распахнуты. Я смотрю прямо на художника, как будто в объектив фотоаппарата. В голубых глазах моих – необычное сияние, присущее многим матерям, в чуть склонённой набок голове и уверенной улыбке – твёрдость характера. Такой меня видел Глеб. Почему же я превратилась в лужицу от растаявшего мороженого у ног моего неверного мужа? Стремление любой ценой иметь для сына полноценную семью превратило меня в бесхарактерное ничтожество.
В масляных мазках портрета мне почудилось, будто бы блеснули синевой огромные печальные глаза Глеба, и послышался красивый его баритон: «Тэсс, вот ты и каешься, я же говорил, он не полюбит тебя, как я, не будет понимать, как я!»
«Это нечестно! – захотелось крикнуть мне. – Несправедливо растоптанному, униженному человеку напоминать: «Я же говорил!..», когда ничего исправить нельзя. Когда понимаешь, что лучше бы быть мне матерью-одиночкой или выйти замуж за всё понимающего Глеба, а не вынуждать жениться не любящего тебя мужчину.
Где он теперь, мой добрый друг? Я слышала, что он женился три года назад и у них с женой родилась дочь – об этом мне сообщила моя школьная подруга Настя Никонова. Она случайно встретила его на улице.
«Стань светом моим!.. Я же тебе пел, ты не услышала…»
– Хватит! – Не выдержала я эмоционального напора, исходящего от картины, и зажала уши ладонями. – Не хочу слушать!
Валера замолк на полуслове и испуганно уставился на меня.
– Не хочу слушать твои слезливые истории об очаровании и разочаровании в первой любви! – яростно накинулась я на него. – Ничего больше знать не хочу. Люби её, сколько в тебя влезет. Но не смей больше жаловаться ей на меня! И мне не смей жаловаться на неё! Надо же, он не испытал с ней трепета и волнений – горе-то какое!.. – произнесла с открытой издёвкой.