Станция
Шрифт:
Тогда он приходит еще раз.
Родители работают, Элис уже десять, и она сама возвращается из школы, сама разогревает обед и сама моет за собой посуду. Воды остается мало, она идет к колодцу и за несколько раз приносит два неполных ведра. Лейку для цветов она наполняет последней, закончив с делами – приятной, отложенной напоследок обязанностью– и идет в сад.
Он сидит у её клумбы– незнакомый и непохожий, но она узнает его сразу, как если бы с их прошлой встречи прошло не больше пары часов. Его кожа покрыта ранами, но кровь больше не стекает по телу, а одежда не изодрана
Он смотрит поверх забора, вдаль, неверяще, щурясь, будто от слишком яркого солнца.
Элис подходит осторожно, шаг за шагом сокращая расстояние – как к опасному зверю, как учил отец. Она должна бы бояться, но страха нет – нет инстинктивного, резкого ужаса, какой должен бы, чувством детства, которое она начинает забывать. Зараженный выглядит человеком, и Элис приходится щуриться, чтобы рассмотреть цвет его глаз.Один голубой, второй черный – расширенным от болезни зрачком, заплывшим ударом, тенью или – очагом смертельной отравы.
Он спрашивает:
– Станция еще стоит?
***
Станция стоит столько, сколько Элис помнит себя, и сколько помнят себя все, кого она знает.
Говорят, когда-то её действительно не было, но для любого рассказы об этом похожи на легенду, миф, сошедший из учебника истории – сродни тем временам, когда люди жили в пещерах, тысячами убивали друг друга или поклонялись другим людям в золотых халатах ис чем-то блестящим на головах. Давно прошедшим временам.
Весь небольшой их мир строится вокруг Станции.
Мимо неё Элис ходит в школу и на рынок с матерью по выходным, дорогу к ней первой расчищают зимой и обновляют весной, её видно из любого уголка деревни. Станция в несколько раз выше всех других зданий, и её белые каменные стены уходят ввысь, огромные для возраста Элис. Её купол накрывает и цех переработки, и лаборатории, и корпус медиков, и реактор.
Её зал заполняет по праздникам вся деревня, её гонг отмеряет восход и закат каждого дня.
Гонг кричит об опасности, радуется свадьбам, детям и провожает умерших.
Чтобы работать на Станции, ходят в университет лучшие из учеников.
Через небольшой боковой вход попадает на работу её мать, надевает белый халат и до вечера помогает обслуживать реактор – самой почетной из возможных обязанностей. В стены Станции отец сдает шкуры зараженных зверей, пробравшихся через защиту.
Станция питает ограду с колючей проволокой, отделяющий их мир от всего остального, зараженного мира. Станция поддерживает барьер над деревней, защищая от болезни. В мире Станции они пасут скот, сеют зерно, собирают урожай, учатся, вырастают и работают, любят и умирают. Ничего не происходит во всем остальном мире. Не-живут зараженные.
Охотник не работа для девочки, но Элис слышала о нескольких женщинах-охотниках, и знает – отец всегда хотел научить её стрелять, хотя никогда не говорил вслух. Мать хотела бы, чтобы она стала инженером –настоящим инженером Станции, большим, чем младший научный сотрудник.
Лучшее, что ты только можешь пожелать ребенку.
Нарастить мощь реактора – сделать его больше, сильнее, перестроить атомы, подчинить болезнь – то, о чем мечтают с детского сада, по ночам представляя себя учеными, совершившими то самое открытие. Даже раньше, чем учатся читать, писать и запоминают законы Ньютона – нашедшими спасение.
Чтобы хватило на весь остальной мир.
У Элис еще восемь лет, чтобы определиться с профессией, и её оценок хватает и для будущего охотника, и для будущего инженера. Любая работа достойна, и в деревне уважают и трактористов, и доярок, и столяров – любая дорога лежит у ног старательного ребенка.
Любая дорога в итоге приведет её к огромным белым стенам.
Станция – единственное, что защищает их от заражения.
Когда-нибудь, она избавит от него насовсем.
***
Отец бы убил его – всегда учил стрелять быстрее, чем думать, знающий вкус опасности, и Элис не рассказывает родителям, хотя должна быть умнее. Зараженный не пытается укусить её, не рычит, брызгая слюной, и глаза его почти всегда светлого, серого цвета. Он приходит разным.
Иногда он совсем взрослый, взрослее папы, а иногда кажется старшеклассником – в возрасте Элис еще сложно определить, раны не делают его моложе. Иногда кожа его сходит полосками, тело гниет, а иногда только седина в волосах и редкие шрамы не дают забыть о его болезни.
Иногда он встречает её, как старую знакомую, а иногда – словно не узнает, увидев впервые.
Элис проще видеть его умирающим – к своим двенадцати она много раз видела его таким.
Умирающим он привычнее и пугает её куда меньше, чем человеком.
Осенью он лежит в её клумбе, среди поникших, осыпающихся алых цветов, и кровь его вновь пропитывает землю. Элис уже не бежит, увидев его издали, и знает – спешить нет смысла. Он появляется и исчезает даже ему самому неизвестным порядком, вихрем, который не изменить. Она спокойно подходит, садится на землю рядом с телом и всматривается в лицо – молодой он сегодня или старый, гниет или живой. На нем нет ран, но волосы седые, а глаза начинает затягивать темнота – лопнувшими капиллярами, слишком черной кровью, залившей белки. Он кажется ссохшимся, совсем стариком.
– У вас есть вода? – спрашивает он, и голос его, еле слышный, хрипит.
Вода есть, и Элис приносит ведро воды от колодца и несколько раз до краев наполняет кувшин. Он выпивает его дважды, прежде чем спрашивает:
– Можно пить вашу воду?
Элис не сразу понимает вопрос, но кивает, потому что воду из колодца пьют все, для того и существует вода. Зараженному подходит ответ, и он выпивает еще половину кувшина. Остатки он выливает на голову и вздыхает полной грудью – удовлетворенно и умиротворенно. Как будто давно успел отвыкнуть от вкуса воды, запаха её и чувства. За пределами мира Станции ничего нельзя касаться, нельзя вдыхать воздух, ходить по траве и – конечно, нельзя пить.