Становой хребет
Шрифт:
Кричали: «Нацяльник, пошто такой дурной зверь тайга пустил, олень пропади, белка пропади, тунгус тоже пропади». Ещё один припомнился случай. У горы Эвота набрели мы на балаган, вроде вот этого, из корья. Вонь от него шибает за версту, дышать нечем.
Подходим, а там живой приискатель. С виду только живой. Застиг их артель на перевале снег в начале июня, и он от усталости так уснул, что удосужился обморозить себе руки и ноги. Дружки потерялись в метели, а он набрёл на павшую лошадь и состроил балаган.
Выползал
Сколько судеб переломано вдоль нашей трассы… сколько их, болезных, полегло, трудно вообразить, а лошадиных костяков совсем не счесть… а всё — потому, что дороги не было, наобум пёрли — на авось надеялись. Дорога — это жизнь…
— Ну, а дальше куда норовишь податься? Тут уж скоро свернёте работу, дело к концу идёт…
— Шут его знает! Изыскания прикончим, и, если ещё куда не пошлют на прорыв, пойду геодезистом к дружку своему, Гришке Мотину, он давно манит меня снимать карту страны. Чтобы не блудили больше по тайге добрые люди, не пёрли куда попадя, а имели точную карту.
Экспедиция его базируется в Нагорном, а сам Гришка бродяжничает по Становому хребту и Алданскому нагорью до самого Охотска.
Вот это работа! Люблю такие пространства, звериные тропы, вольный воздух и возможность быть всегда и везде первым. С Мотиным мы вместе в Краснодаре учились.
Пойду к нему. Подобрались там наблюдатели, астрономы и геодезисты бесшабашных кровей, хорошие и сильные ребята. Исстари такие люди рвались вперёд. — Егор понял, что встретил родственную бродяжью душу.
Этот крепкий человек не боялся ничего: ни буйных рек, ни скалистых гольцов, ни скрытых перевалов. И опять вслушался в рассказ Якова.
— Три сотни лет назад был снаряжён казак Пётр Бекетов с сотоварищами во поисках новых земель и «мягкой рухляди», так звали в те времена шкуры пушных зверей.
Они спустились на плотах по реке Лене, остановились в Усть-Кутском зимовье, а весною поплыли дальше, отбиваясь от стрел и копий неведомого народа Саха, скотоводов и охотников. И страна эта звалась Саха, что значит Якутия.
Казаки были народ вольный, беззаботный и бесстрашный, жили и умирали легко, только подай им ширь, где можно разгуляться, не притесняй.
Срубили они в урочище Гимадой острог и назвали его Якутском. Вскоре там был посажен воевода, началось крещение инородцев, развилась менная торговля.
А потом, сплыл до устья Лены десятник Васька Буза, любопытно стало ему глянуть, что за реки текут в ледовитый океан. Перезимовал у тунгусов, а весной на двух кочах пошёл морем до реки
В те же места сплавился по Индигирке Михаил Стадухин и в пути узнал у туземцев о неведомой реке Колыме, тогда он на одном лёгком коче спускается до устья Индигирки и идёт вдоль берега Ледовитого океана.
Казаков пытала жестокая непогода, голод и страх погибели, но они сами были жестокие и неумолимые, искали этих опасностей и услаждались ими.
Стадухин основывает Нижне-Колымск, поднявшись на шестах вверх по реке, воюет с оленными чукчами и закладывает Средне-Колымск, это всё с полусотенной дружиной.
За Стадухиным Семён Дежнёв двинулся открывать землицы.
Из Якутска же началось освоение Амура и Камчатки. В 1643 году Василий Поярков вышел с казаками из городка «в поисках серебряной и иной руды да приведения под царёву руку малых людишек». Дружина в сто двадцать человек поднялась берегами рек Алдана и Учура и зашла в непроходимые горы.
Люди долго бились, отыскивая в облаках перевал, уважительно нарекли хребет Становым, за дикую неприступность… Всё же, перевалили его в страшных лишениях и спустились плотами по открывшейся реке Зее в Амур. Его путём пошёл из Якутска Ерофей Хабаров и положил на карту Даурские земли.
— Откуда ты всё это знаешь? — поразился Быков. — Так рассказываешь, словно всё видел своими глазами.
— Зимой, от безделья, в одной закрытой церкви Якутска напоролся на груду книг. Ночь беспросветная, вот и начитался бывальщин.
— Мне один шаман сказал, что его предки предсказали места, где будут выстроены эти церкви. Неужто правда?
— Я бы тоже предсказал, подумаешь, невидаль. Церкви обычно строятся на лобном, возвышенном месте, чтобы их было отовсюду видно.
— Но Якутск стоит на равнине, как я слыхал?
— Значит, они выстроены на самых сухих местах. А где ты шамана повидал?
— Даже на камлании был. Вот дьявол! Лохмами трясёт, прыгает, ну, чисто помешанный. А тунгусы рты разинули, глядят на него и ревут дурниной. Нагадал он мне долгую жизнь… А тут чуть конец не пришёл в маршрутах, еле ноги плету домой.
— Всё же, как вы сработали летом, нашли что-нибудь?
— Работали нормально, только припозднились нам закинуть харчей, да и другие неулады вышли. Компасы здорово врали от своей ветхости. Мы вели картографическую съёмку и геологические изыскания по гольцам отрога Яблонового хребта, ключи опробовали лотком, били неглубокие езенки и шурфы.
Олени достались, опять же, некудышные, упряжь порванная, а место работы — сплошь непроходимые места — стланики и развалины каменных глыб-курумов. Набедовались тоже вдоволь, как и вы впервой на дороге.